Сны инкуба
Шрифт:
Так я простояла минуту, проливая наружу силу, холодную, ищущую, подобную ветру, только от этого ветра не шевелятся волосы, а лишь мурашки по коже ползут. Это как задержать дыхание, сильно-сильно, и в конце концов выдохнуть, выдохнуть и обмякнуть. Как только я перестала этого бояться, с мёртвыми мне стало хорошо. Мирно, покойно, потому что оставшееся в могиле никак не связано с душой или страданием. «Спокойно, как в могиле» — не просто поговорка. Но я забыла, что есть рядом мёртвый и не под землёй.
Моя сила коснулась Реквиема. Она не должна была его заметить, однако заметила. Прохладный не-ветер
Она стала раздуваться в мою сторону, и будь это реальная комната в реальном доме, этот дом бы взорвался. Оно бы рванулось наружу с грохотом в вихре дерева, стекла и металла, и ничего не осталось бы в этом метафизическом дворе, в эпицентре непонятного взрыва.
Это было во мне, и потому не могло в меня врезаться, это было глупо, но именно так оно и поступило. Оно врезалось в меня, и на миг я ослепла, оглохла, перестала ощущать тело, превратилась в ничто. Осталась только необузданность этой силы.
Я пришла в себя под голос Грэхема:
— Анита, Анита! Ты слышишь меня? Анита!
Я почувствовала, что он поддерживает меня, что мы стоим на могиле. Я ощущала эту могилу, лежащего внизу Эдвина Алонсо Германа. Мне надо было только произнести его имя.
— Что-то здесь не так, Реквием.
— Да, — сказал он, и этого одного слова хватило. Я открыла глаза и увидела склонившегося надо мной вампира.
— Она пришла в себя, — сказал Грэхем и попытался меня посадить, но я протянула руку к Реквиему.
Вампир потянулся ко мне, я к нему. Грэхем помог, приподнял меня, но сейчас для меня его здесь не было. Моё дело — мёртвые, а Грэхем слишком тёплый. Мне хотелось крови медленной и густой, и она протягивала мне руку.
Пальцы Реквиема коснулись моих, сила внутри меня успокоилась — будто мир дрожал, а теперь перестал. В этой внезапной тишине я взяла его руку, и пульса в ладони не было. Не билась, отвлекая мои чувства, кровь. Реквием моргал, губы его двигались, но он не дышал. Он был тих. Мёртв. Он был мой.
И он поднял меня на ноги, и мы стояли у подножия могилы, рука в руке. Я смотрела в его лицо, в бирюзовое пламя глаз, но не я втянулась в его глаза. Это он упал в мои, и я знала, потому что передо мной мелькнули его мысли, что мои глаза для него были чёрными озёрами, где мерцали звезды. Так смотрели мои глаза, когда Обсидиановая Бабочка, вампирша, считавшая себя ацтекской богиней, показала мне немного своей силы. А сильна она была настолько, что никто не пытался оспаривать её божественность. Есть вещи, ради которых не стоит драться. Силу, которой я научилась от неё, я использовала только дважды, и оба раза мои глаза наполнялись звёздами.
Ночь вдруг стала не такой тёмной. Я видела детали, цвета, которых никогда не видели прежде мои глаза. Рубашка Реквиема стала такой зеленой, что светилась, как его глаза. Все изображения стали необычайно резкими, и это было не только зрение. И рука Реквиема в моей была тяжелее, чем должна была быть, важнее, чем должна была быть, будто я ощущала каждый завиток узора пальцев, как шёлковые полоски. В таком состоянии заняться любовью — это либо получить самое невероятное наслаждение, либо сойти с ума.
Я помнила эту силу, но не она сейчас была мне нужна. Я увидела ещё одно ощущение Реквиема, слабую вспышку страха, почти тут же успокоенную, потому что я прикасалась к нему и не хотела, чтобы он боялся. Звезды в моих глазах утонули в потоке пламени, чёрного пламени, карего в середине, будто пылало дерево, и оно же было пожиравшим его пламенем.
Глаза у меня на миг стали такими, какими были бы, будь я вампиром. Их наполнила тьма, тёмный карий свет, тёмный почти до черноты. И эти глаза я обратила к могиле, и Грэхем увидел их.
— Бог ты мой! — шепнул он.
— Сойди с могилы, Грэхем.
Голос был почти мой собственный.
Он только сидел на земле, таращась на меня.
— Шевелись, Грэхем! Тебе не понравится, если ты ещё здесь будешь, когда я закончу.
Он кое-как поднялся на ноги и отошёл, пока я не сказала:
— Достаточно.
Он остался стоять вблизи, широко раскрыв глаза, и запах страха исходил от его кожи, но он не побежал, не попытался отойти подальше. Смелый парень.
Я опустилась на твёрдую землю и потянула за собой Реквиема. Он опустился на колени позади меня, не снимая рук с моих плеч. Был он за мной как большая сплошная стена спокойной силы. Я знала, что усиливаю мощь Жан-Клода, когда мы с ним рядом, но никогда не бывало со мной такого. Не триумвират силы был между мной и Реквиемом, а просто он был из вампиров Жан-Клода, а потому в некотором смысле принадлежал мне. Мне призывать его, мне его использовать, мне его вознаграждать.
Я нагнулась так, что руки коснулись земли, и ощутила мертвеца под собой. Как будто земля стала водой, и я знала, что кто-то подо мной тонет, и надо протянуть ему руки и спасти.
— Эдвин Алонсо Герман, услышь меня, — сказала я шёпотом и ощутила, как заворочался он подо мной, как потревоженный во сне спящий. — Эдвин Алонсо Герман, я призываю тебя из могилы твоей.
Кости его выросли, выпрямились, плоть облекла их. Как будто набиваешь заново разорванную соломенную куклу. Он восстанавливался, и это было просто, слишком просто. Сила хлынула наружу, ища новой могилы, но та часть моего сознания, которая ещё оставалась мною, знала, что будет. А будет не просто ещё одна могила. Я знала в этот миг, что могу поднять кладбище. Все кладбище. Без кровавой жертвы, не зарезав и курицы, тем более козы. Ничем не пользуясь, только той силой, что шла через меня и через вампира у меня за спиной. Потому что сила просится в дело. Она хочет помочь, помочь мне вызвать их всех из могил, к свету звёзд, и наполнить… жизнью. Так приятно будет поднять их всех, так хорошо…