Сны инкуба
Шрифт:
— Я раньше думала, будто понимаю, что хорошо и что плохо, кто в этой жизни хороший и кто плохой. А потом мир стал серый-серый, и я долго вообще ничего не понимала.
Он смотрел на меня молча, скрываясь за неподвижной маской лица, скрываясь от меня, потому что уверен был, к чему я клоню, не сомневался, что сейчас услышит.
— Бывают дни, — черт побери, целые недели, — когда я опять ничего не понимаю. Меня так далеко выбросило от понимания добра и зла, что иногда я не знаю, как вернуться обратно. Во имя справедливости, того, что я понимаю под справедливостью, я делала такие вещи, о которых не хочу никому рассказывать. Я могу убить человека, глядя ему прямо в глаза, и ничего не испытывать. Ничего, Жан-Клод, совсем ничего. А нельзя быть таким, чтобы убивать и не расстраиваться даже по этому поводу.
— Ты отнимаешь жизнь, чтобы защитить жизнь, ma petite. Я отнимал жизнь ради удовольствия, ради удовольствия той, кому я служил. — Он встряхнул головой и медленно подтянул колени к груди, сжался в тугой комок. — Ты никогда не думала, почему я не заменил тех вампиров, которых вы с Эдуардом, а потом и я, убили, уничтожая Николаос?
— Я как-то об этом не думала, — ответила я. — Знаю, что вдруг оказалось у нас вампиров как грязи, хотя до того их не хватало.
— Я призвал вампиров вернуться ко мне, потому что завладел ими давным-давно. Но я не сделал ни одного вампира с тех пор, как стал Мастером Города. И нас было мало, опасно мало. Если бы какой-нибудь мастер соседней территории объявил нам войну, мы бы проиграли. Просто не хватило бы живой силы. Или неживой.
— Так почему было их не сделать ещё? — спросила я, понимая, что он ожидает этого вопроса.
Он посмотрел на меня, и этот взгляд был не его, кого-то другого. Взгляд, наполненный страданием и непониманием, столетиями боли. Никогда не видела я у него такого человеческого взгляда.
— Потому что, чтобы из человека сделать вампира, надо прежде всего лишить его смертности, человеческой сути. Кто я такой, чтобы на это пойти, ma petite? Кто я такой, чтобы решать, кому жить дальше, а кому умирать в назначенное ему время?
— Кто ты такой, чтобы играть в Господа Бога?
— Да, — ответил он. — Да. Кто я такой, чтобы знать, что переменит это превращение? Бёлль своею властью меняла страны, начинала и кончала войны, решала, кто будет править, кто погибнет от рук убийц. Было время, когда она тайно правила почти всей Европой, тайно во многом даже от самого совета вампиров. Она убивала миллионы войной и голодом. Не своими руками, но своей волей.
— Что же её остановило?
— Французская революция и две мировые войны. Перед таким всеобъемлющим разрушением не может не склониться даже сама смерть. Теперь совет крепче держит в руках вожжи, контролируя каждого своего члена. Времена, когда в Европе кто-то мог сосредоточить в руках такую тайную власть, миновали.
— Приятно слышать.
— Что если я возьму кого-то и сделаю таким, как я, а этот человек мог бы научиться лечить рак, или сделать какие-то великие открытия? Вампиры ничего не изобретают, ma petite. Мы поглощены смертью, наслаждением и бессмысленной борьбой за власть. Мы ищем деньги, комфорт, безопасность.
— Как почти все люди.
Он покачал головой:
— Почти, но не все. А наш род тянется к тем, кто держит власть, или богатство, или в чем-то необычен. Красивый голос, художественный дар, ум, обаяние. Мы не берём слабых, как большинство других хищников, мы берём лучших. Самых талантливых, самых красивых, самых сильных. Сколько жизней загубили мы за века, которые могли бы чудесно — или ужасно — изменить судьбу человечества, всего мира.
Я смотрела на него. Ещё недавно я бы недоверчиво отнеслась к такой откровенности. Но я сейчас чувствовала его сознанием. Я беспокоилась, не монстр ли я, а Жан-Клод про себя знал точно. Он не сожалел о себе, потому что другой жизни не мог себе представить, но беспокоился о других. Он не хотел решать за других. Не хотел быть каким-то тёмным богом. Боялся когда-нибудь стать таким, как та, от которой он сбежал. Боялся, что когда-нибудь станет новой версией Бёлль Морт.
Что полагается делать, если вдруг окажешься способной заглянуть в чьи-то глубочайшие страхи? Что можно ответить на такую открытую правду о ком-то другом? Я сказала единственное, что могла придумать, единственное, что могло как-то успокоить его.
— Ты никогда не станешь таким, как Бёлль Морт. До такого зла ты не сможешь дойти.
— Почему ты так в этом уверена?
— Потому что раньше я тебя убью, — ответила я. Очень мягко — потому что это не было ложью.
— Убьёшь, чтобы спасти меня от меня самого, — сказал он, попытавшись придать словам шутливый оттенок. Это у него не получилось.
— Нет, чтобы спасти всех, кого ты иначе уничтожил бы.
И это уже не было мягко. Голос прозвучал с достаточной жёсткостью.
— Даже если это одновременно убьёт тебя?
— Да.
— Даже если это утащит нашего страдающего Ричарда в могилу с нами?
— Да.
— Даже если это будет стоить жизни Дамиану?
— Да.
— И даже если с нами умрёт Натэниел?
Я на миг перестала дышать, и время растянулось, как бывает, когда кажется, что у тебя есть целая вечность — и ни единого мига. Наконец я выдохнула прерывисто, и облизала сухие губы.
— Да, при одном условии.
— Каком же?
— Гарантия, что я тоже не останусь жить.
Он посмотрел на меня. Это был долгий-долгий взгляд. Этот взгляд придавил меня до самой моей души, и я как-то поняла, что именно это сделал он много лет назад.
— Ты мне как-то говорил, что я — твоя совесть, но ведь это же ещё не все?
— Что ты хочешь сказать, ma petite?
— Я — твой предохранитель. Твой судья, присяжные и палач, если обстоятельства станут плохими.
— Не обстоятельства, ma petite. Если я стану плохим.
Такое спокойствие было в его голосе, будто у него какая-то тяжесть свалилась с плеч. И я знала, на кого она свалилась.
— Гад ты. Когда-то я была бы счастлива тебя убить, но не сейчас. Не сейчас.
— Если я спросил слишком о многом, то считай, что я не спрашивал. А ты не говорила.
— Нет, ты просто гад, понимаешь? Если ты свихнёшься и станешь убивать невинных, то именно меня к тебе пошлют. Я — Истребительница.
Я смотрела на него.
— Но, ma petite, всегда посылают тебя. Ты — Истребительница.
Я встала. Колени у меня перестали дрожать.
— Но никогда я не любила того, кого должна убить.
— Ты ведь мне говорила, что твоя любовь ко мне не помешает тебе исполнить свой долг.
У меня глаза горели.
— Да, не помешает. Если ты станешь злодеем, я выполню свой долг. — Закрыв глаза, я замотала головой. — Хитрая ты сволочь! Насколько проще было бы тебя убить, если бы я тебя не любила!