Сны инкуба
Шрифт:
Зебровски захлопнул телефон.
— Я оставил сообщение, он перезвонит.
Я кивнула и снова посмотрела на Иону. Все, что он знал, я выяснила, до конца. Я видела, как он участвовал в убийствах женщин. Видела его собственные воспоминания.
Я вздохнула.
— Пока мы ждём, что он перезвонит, помогите мне вывести задержанного наружу.
Зебровски посмотрел на меня, я на него в ответ. Настала его очередь вздохнуть:
— Смит, возьми его под другую руку. Выведем его наружу.
Смит посмотрел на нас как-то странно, но помог Зебровски поднять вампира на ноги. Купер тихо протестующе мычал и шипел проклятья себе под нос. Может, я и не сломала ему челюсть, или сломала не слишком сильно.
Зебровски и Смит подняли его на ноги и направились к двери. Я достала пистолет и пошла следом. Один из постовых спросил:
— Что они будут делать?
— Пойди посмотри, если хочешь, — усталым голосом ответил ему Маркони. — Я это уже видал.
Рурк и второй постовой, не могу припомнить его фамилии, вышли за мною. Это было как парад.
У меня на счёту более восьмидесяти убитых, и почти все на самом деле по закону. Но обычно я убираю плохих парней, когда для мира они уже умерли. Обычно мне не приходится их допрашивать, прикасаться. Обычно я не знаю, кем они были в жизни, а если знаю, у меня такое чувство, что я избавляю их от мучений — или было у меня такое чувство в те времена, когда я считала вампиров истинными мертвецами. Иона Купер был тем же, кто и я, и он предал все, за что стоял. Он пожертвовал слугами закона, приданными ему в помощь. Он ради развлечения убивал ни в чем неповинных женщин. Я все это знала, но лучше было бы, если бы мне неведомо было, насколько у него мягкие волосы, или что он уже был похоронен как герой. Вот почему всегда был обычай, чтобы палач приходил только в последний момент, когда наступает время казни. Если бы он попытался бежать или драться, его бы другие копы застрелили — убили бы его вместо меня. Но он не собирался, и никто не имел законных полномочий сделать то, что предстояло мне.
Мы вышли на площадку сбоку от парковки. Купер сообразил, что происходит, потому что даже с поломанной челюстью он обратился ко мне. Сначала слова шли туго, но стали идти быстрее. Страх преодолевает боль.
— Ты — слуга-человек Жан-Клода. Разве то, кем я был, отличается от этого?
— Я не убивала невинных гражданских лиц только за то, что мой мастер не любит стриптизерш.
— Я больше положил народу как охотник, чем как вампир, — сказал он и попытался обернуться посмотреть на меня, но это, очевидно, было слишком больно.
Мы оказались на пятачке травы — с одной стороны цветы, с другой парковка.
— Здесь нормально, — решила я.
Зебровски обернулся, и Смит вместе с ним. И вампира они повернули, так что теперь мне было видно его лицо.
— Я убиваю, потому что так говорит закон, а не потому, что мне так хочется, — сказала я.
— Ты врёшь.
— На колени, — сказала я.
Он стал сопротивляться — я его могу понять. Тогда я выстрелила ему в ногу, и он свалился на землю. Я не ожидала, что буду стрелять в него так сразу, или что буду стрелять не насмерть. Отдача от пистолета разошлась по телу оживлением, будто от пистолета исходил адреналин. Кожу руки закололи мурашки.
Смит побледнел, Зебровски был угрюм. Но они не выпустили его рук, хотя он уже был на земле.
— Могу это сделать быстро, Купер, могу медленно. Выбирать тебе.
Голос у меня был пуст. На лице ничего не отражалось. Я только смотрела на него и знала, что если он будет отбиваться, я буду стрелять дюйм за дюймом, пока он не будет слишком тяжело ранен, чтобы уйти, и можно будет сказать Смиту и Зебровски, чтобы отошли, не опасаясь фокусов с его стороны.
Он продолжал отбиваться, и я выстрелила ещё раз.
Смит выпустил его руку:
— Не могу я! Так нельзя!
— Тогда уберись от него к едрене матери, — сказала я со злостью в голосе, потому что была согласна со Смитом. — Зебровски?
— Я здесь.
Он говорил очень осторожным голосом.
Я направила пистолет на Купера, и моё тело наполнилось тишиной, злость ушла, уступив место лишь потрескиванию белого шума в голове.
— Отойди.
Он отошёл, и Купер попытался левитировать. Я так и думала. Две пули я всадила ему в середину тела, и он рухнул на землю. Он не мог летать в церкви, когда был здоров, и я решила, что он вряд ли лучше справится раненый. Так и вышло.
Я пошла к нему, держа пистолет двумя руками, направляя в середину его лба.
— Тебе это доставляет удовольствие, — сказал он и издал какой-то горловой звук. На губах его была кровь — его кровь.
— Нет, — ответила я, — не доставляет.
— Ты врёшь, — снова повторил он и попытался сплюнуть кровь мне на ноги, но челюсть, наверное, слишком болела, и он дёрнулся в судороге.
— Я не хочу тебя убивать, Купер, и мне это не доставляет удовольствия.
Он посмотрел на меня недоуменно.
— У тебя внутри ощущается пустота. Мне нравилось убивать.
— Тем лучше для тебя, — ответила я и знала, что надо бы спустить курок, положить этому конец. Никогда не давай им разговаривать.
— Тебе это действительно не доставляет удовольствия? — спросил он.
— Нет, — ответила я, глядя в его карие глаза.
— Как же ты тогда с ума не сойдёшь?
Я медленно выпустила из тела весь воздух, и мир сузился до середины его лба. Но я все ещё видела его глаза, такие живые, такие… настоящие. И ответила:
— Не знаю.
Удар пули отбросил его назад. Он упал набок, а я встала над ним, держа пистолет двумя руками, потому что, мёртв он или не мёртв, а моя работа не окончена.
У него была крошечная дырка в середине лба над удивлёнными глазами. Я стреляла ему в лоб, пока крышка черепа не брызнула мозгами и костью. Отсечение головы — штука хорошая, но расплескать мозги по лужайке тоже помогает. Я перенесла прицел на грудь и стала стрелять, пока не опустела обойма. Достав из пояса запасную, я перезарядила оружие и продолжала стрелять, пока через дыру не стало видно насквозь. По закону я не имею права возить с собой набор для ликвидации вампиров, не имея на руках ордера. Из дому я выходила без ордера, и потому обрез дробовика остался дома вместе с кольями и мачете. Пистолетами тоже можно эту работу сделать, но больше уходит времени и чёртова уйма патронов.