Сны Сципиона
Шрифт:
Вчера, заканчивая свой рассказ и, как это часто бывает к концу дня, неуместно торопясь, я забежал вперед в своем повествовании. Так что мне придется вернуться немного назад и поведать о событиях подробно и по порядку, если такое еще возможно. День ото дня мой рассказ становится все более сбивчивым, но я надеюсь, что читатель простит меня — я тороплюсь рассказать о главном и пренебрегаю деталями. Потом понимаю, что без важных мелочей понять происходящее невозможно, и начинаю уточнять или же исправлять написанное.
Итак, вернемся к Сифаку.
Как уже сообщалось, еще будучи в Испании, я задумался о том, где взять конницу, чтобы одолеть Ганнибала. Рим может поставлять тяжелую пехоту — тут нашим легионерам нет равных во всей ойкумене. Велиты — легковооруженные — приходят в наши войска в основном из союзников. Но римская конница почти вся погибла в предыдущих битвах. Та конница, что нам удалось раздобыть после всех поражений, нужна была
Но те же несложные расчеты сделали и карфагенские полководцы — Сифак, плюс Масинисса, плюс Сципион — кажется, не надо быть вдохновленным богами, чтобы понять, какая опасность кроется в этом союзе. И пунийцы придумали, как переманить на свою сторону Сифака и лишить меня конницы.
Все решила женская красота. Прелестная, умная, а главное, обладающая каким-то удивительным медоточивым голосом, Собонизба могла очаровать любого мужчину и — более того — убедить этого мужчину служить Карфагену. Сам я никогда эту женщину не видел и рассказываю о ее красоте с чужих слов, и иногда меня охватывает сожаление, что Судьба не позволила мне с нею встретиться. Дочь Гасдрубала Гискона, того самого, что был мною разбит в Испании и который едва не захватил меня во время посольства к Сифаку, она происходила из аристократического рода и могла бы осчастливить любого карфагенянина, но у отца на ее счет были другие виды. Сначала он обещал ее Масиниссе, молодые люди встретились в то время, когда Масинисса был в Карфагене [92] , и понравились друг другу, но я не думаю, что царевич в те дни влюбился в нее — она была еще девочкой, немногим старше моей Младшей теперь, лет двенадцати или тринадцати, но сама Собонизба наверняка осталась неравнодушной к царевичу — он был необыкновенно красив, строен, смугл, гибок. Он всегда и всюду выделялся внешностью и манерами: орлиный нос, живые светлые глаза, шапка курчавых волос и черная бородка, вместо плаща он носил шкуру леопарда, движения пластичные, мягкие, кошачьи. Он знал несколько языков, умел не только командовать армией, но и вести беседу, его происхождение (был он сыном царя Галы) льстило малышке. Но это сватовство не получило продолжения. Пока она была еще почти девочкой, отец постоянно прикидывал, за кого лучше ее отдать, и обещал ее многим. Вскоре отец красотки начал сомневаться в верности Масиниссы (в Испании у пунийцев по-прежнему имелись свои глаза и уши), и в Карфаген доносили, что нумидийский царевич за все время не причинил мне особого вреда, а в конце концов вообще перестал нападать на порядки римлян, предпочитая грабить местных варваров, причем выбирал союзников Карфагена, а не тех, кто успел присягнуть Риму. Сифак, несмотря на мой столь удачный визит к нему и заключенный договор, пока что пребывал моим союзником только на словах. И Гасдрубал, сын Гискона, решил не терять времени и вновь переманить давнего союзника на сторону Карфагена. А для того предложил престарелому царю свою красавицу-дочь в качестве приза и гарантии верности. Возможно, Сифак и отказался бы и предпочел выбрать другую сторону, но, встретившись с карфагенской красавицей, позабыл обо всем на свете. Собонизба за минувшие пять лет превратилась в роскошную женщину, а умелое обращение и дорогие наряды сделали ее и вовсе неотразимой. Престарелый царек потерял голову от сладострастия, тут же принес клятву верности Карфагену, женился на Собонизбе, а мне прислал письмо, что отказывается от заключенного союза и возвращается на сторону Карфагена.
92
210 год до н. э.
Я получил его послание накануне моего отплытия из Лили-бея. Когда я прочел составленное по-гречески письмо от царя Нумидии (писал его секретарь-грек, скорее всего, тот самый, которого я видел во время встречи с царем и который составлял наш с Сифаком договор), то понял, что вся моя экспедиция под угрозой. Теперь в Африке у меня оставался один союзник — Масинисса, и слово один тут было значимым вдвойне. Ибо царевич мог предложить в союзники только себя и кучку своих телохранителей — армии у него давно не осталось. Более удачливый Сифак захватил практически всю Нумидию, прежде разделенную на два царства. Масинисса дважды, если не больше, оказывался полностью разбит Сифаком. Однажды он спасся, тяжело раненный, лишь в сопровождении двух преданных ему людей. О всех этих бедствиях Масиниссы, не скрывая своей тревоги, сообщил мне в своем письме Лелий. Выходило, что царевич не мог предоставить мне кавалерии, но мог предложить свой опыт, знание местности и свой титул — в надежде, что, отпав от Сифака, нумидийцы примут его как правителя. Но для этого я должен буду что-то сделать с Сифаком, лучше всего разбить и пленить.
Вести были дурные, но я решил не откладывать свой поход в Африку из-за этой неудачи. Если ждать, пока все сложится наилучшим образом, время действовать никогда не наступит.
Итак, я переправился в Африку. Погода мне благоприятствовала, и весь мой разношерстный флот, который я собирал по суденышку, загруженный осадными машинами, солдатами, лошадьми, водой и провиантом, без проблем достиг Африки. Мы высадились близ Утики — до Карфагена отсюда можно добраться за один или два дневных перехода. Но взять такой город, как Карфаген, с наскока не под силу даже римской армии. Может быть, прежде, когда у пунийского города не имелось стен со стороны суши, я бы мог пуститься на такую авантюру. Но отец Ганнибала Гамилькар Барка после окончания первой войны, позаботился о том, чтобы город с суши обзавелся крепкими стенами. Так что теперь завладеть Карфагеном можно было только после долгой осады. А на это у меня не было ни армии, ни средств, ни времени.
Поначалу мне не слишком везло, то есть скажу честно: успехов не было почти никаких. Я попытался взять Утику и не смог. Победой с трудом можно было признать разгром немногочисленной конницы, что прискакала из Карфагена на разведку, и смерть ее командира, почти мальчишки. Однако я постарался как можно в более выгодном свете представить свои весьма скромные достижения, отправляя отчет для сенаторов в Рим. Захваченных пленников и награбленное в ближайших селениях я загрузил на корабли и отправил на Сицилию, постаравшись представить эти скудные дары как богатую африканскую добычу. Солдаты при этом не получили ни асса, но мне было нужно сообщить о первых успехах и как-то подтвердить свои слова.
Поскольку Утика встретила меня весьма недружелюбно и не открыла ворота, пришлось заложить неподалеку крепость, которую я назвал Кастра Корнелия, и зазимовать там со своей армией. Место это неприступное, но мало подходит для удобной жизни: мыс, глубоко выдающийся в море, соединенный узкой горной цепью с материком. Я приказал обнести лагерь и стоянку для флота единым валом. Корабли вытащили на сушу, в северной части моей крепости устроили стоянку моряков, лагерь легионов я поместил посередине перешейка, а конницу обосновалась в южной части, в небольшой долине у другого берега.
На счастье, нас не забывали этой зимой, пропретор Гней Октавий доставил мне с избытком зерна из Сардинии, а вот с одеждой в зимнее время пришлось туго: присланные тем же Октавием тоги и туники достались немногим.
Приход Масиниссы с крошечным отрядом мало изменил соотношение сил. Союзник это был скорее символический, и, чтобы у нас появилась нумидийская конница, способная решить исход битвы, а не сотня всадников-телохранителей, мне нужно было прежде избавиться от Сифака и поставить на его место Масиниссу. Тем временем Гасдрубал, сын Гискона, и Сифак беспрепятственно собирали армию. В этот раз карфагенский сенат развязал кошелек и выделил Гасдрубалу солидные суммы для того, чтобы призвать наемников под свои знамена. Правда, пунийцы не особенно спешили, возможно, надеясь, что новый консул прибудет сменить меня в грядущем году, и в неразберихе этих перемен они смогут разделаться с нашей отнюдь не самой многочисленной армией.
А ведь желающие сменить меня в Африке были, многие рвались занять мое место, но каждый раз народ напоминал, что поручил мне достигнуть цели и до той поры сохранять империй проконсула.
Итак, менять меня не стали — и я благополучно зимовал в своей крепости, а подошедшие наконец две армии — Гасдрубала и Сифака — разбили свои лагеря всего в семи милях от меня. Гасдрубал вообразил, что прочно запер меня у моря. У Гасдрубала в лагере стояла в основном пехота, у Сифака — около десяти тысяч конницы и пехота. Они ждали лета, чтобы разделаться со мной, и были уверены, что сторожат римского волка, который вот-вот издохнет от голода.
Я же не собирался ждать не то что лета, а даже весны, и начал действовать без промедления. Первым делом я направил послов к Сифаку в попытке переманить царя на свою сторону. Но недавно женившийся на Собонизбе сладострастник никак не желал разорвать свой союз с Карфагеном. С другой стороны, воевать с римлянами он тоже не жаждал. Посему вообразил себя опытным переговорщиком и стал предлагать свой мирный план, по которому карфагеняне должны были оставить Италию, римляне — Африку, а в прочих провинциях взять себе то, что успели захватить. Как Сифак собирался выманить из Италии Ганнибала, нумидийский хитрец не уточнял.