Со мною в ад
Шрифт:
Я подписал и отдал ей пропуск.
— До свиданья. Как видите — никто и не думал арестовывать вас.
Морщины у ярко накрашенных губ жалко поползли вниз — мне показалось, что она пытается изобразить улыбку. Тяжело опустив плечи, она вышла, и в походке ее уже не было ничего от той заносчивости и нахальства, с которыми она появилась здесь час назад. А ведь она и вправду несчастная мать несчастливой дочери, подумал я, но тут же внутренне оборвал себя, призвав к трезвой объективности, без которой не удастся распутать этот клубок. Однако ведь
Я позвонил секретарше Кислого Гичке и попросил ее прислать ко мне нашего практиканта. Через несколько секунд он постучал в дверь и вошел — худенький высокий парнишка с длинными пепельно-русыми волосами, едва пробившимися усиками, ясно-синими глазами и лицом Христа. Он подошел к моему столу, вынул из папки, которую держал в руках, листок бумаги и положил его передо мной. Это был отчет о задании, которое я давал ему. Я проглядел текст — написано кратко, умно, точно.
— Мы уже имеем сведения из восемнадцати округов, — тихо и внятно начал он свой доклад. — Почти везде в них употребляют паратион, в большей или меньшей степени. Однако у меня такое впечатление, что еще не откликнулись на нашу просьбу округа, где в основном разводят плодоягодные культуры…
Я слушал его вполуха: все это мне было известно и меня больше интересовал мой «паркер», в который я насасывал чернила — терпеть не могу шариковые ручки.
— Не звонили еще нам из Врацы, Пловдива, Благоевграда, Кюстендила… — он на секунду запнулся, — нет, из Кюстендила мы получили справку — там не пользуются паратионом, опрыскивают чем-то другим.
— Что там в Кюстендиле? — спросил я только для того, чтобы не обижать парня и показать, что я слушаю его.
— В Кюстендиле опрыскивают сады не паратионом, а каким-то другим составом. Паратион есть только в монастыре, в резиденции владыки.
— Хорошо, — похвалил я юношу. — Отдайте, пожалуйста, этот листок Гичке, пусть перепечатает, и мы подпишем у начальства, — с улыбкой кивнул я ему, уверенный, что он сейчас уйдет. Но парень вложил листок в папку и продолжал стоять у стола.
— Если у вас есть еще задания, я буду рад… У меня сейчас нет работы и…
— Найдем, найдем тебе работу! — Мне явно нравился этот сдержанный интеллигентный студент. — А пока привыкай к обстановке!
Он слегка поклонился и вышел. Ишь ты, ему бы дипломатом быть, а не пахать наше поле с сорняками.
Я пододвинул к себе телефон. Мне предстояла весьма трудная задача, но на этот раз она оказалась куда трудней, чем думалось.
Городская линия была долго занята, и наша центральная не давала выхода, потом нужный номер не откликался или на проводе возникали совсем другие люди. Мне было бы гораздо легче преодолеть это ничтожное расстояние от нашего управления до больницы пешком, но кто знает — может быть, еще не время, да и не хотелось появляться там без крайней необходимости. Наконец я все-таки прорвался в кабинет доктора. Долго никто не отвечал, и я уж было совсем потерял надежду, когда вдруг ясно услышал тихий голос:
— Ташев слушает.
— Здравствуйте, доктор! Это Дамов беспокоит вас. Как обстоят дела?
— Нормально. — (Похоже, он в кабинете не один, соблюдает «конспирацию» и не называет меня). — И все же по возможности давайте подождем еще дня два-три… Так будет лучше… — Он сделал секундную паузу. — Однако, если вы настаиваете…
— Мне позвонить вам или вы…
— Хорошо, я сам позвоню. Обязательно.
— Спасибо. Всего хорошего. Жду!
И я оттолкнул от себя телефон, как противного черного жука…
Я едва отыскал крошечную Кленовую улицу в районе Лозенец. Ее пересекал большой бульвар с лесенками, и, чтобы дойти до дома № 1, который мне был нужен, пришлось обойти кругом целый квартал.
Белое четырехэтажное здание было выстроено не так давно и, видимо, здорово перегружено — первые этажи, обычно используемые под гаражи или магазины, тоже оборудованы под жилье, квартиры располагаются наравне с тротуаром, и туда можно проникнуть прямо с улицы через окно — как на неореалистических окраинах Неаполя…
Пановы живут именно в такой квартире — вот их звонок и внизу фамилия на белой бумажке в рамочке.
Я позвонил. Тишина. Позвонил поэнергичнее второй раз — из глубины квартиры послышались медленные шаги, дверь открылась, на пороге стояла молодая женщина — высокая, с длинной русой косой, анемичным круглым лицом без малейших признаков румянца. Что-то было во всей ее ухоженной полноватой фигуре расслабленное, даже болезненное.
— Добрый день, — я показал свое удостоверение.
Очевидно, она ждала моего посещения и была не так уж удивлена. Молча пропустила меня в квартиру, закрыла дверь и пошла вперед, опустив плечи и сунув руки в глубокие карманы голубого кимоно.
Квартира оказалась маленькой — крошечная прихожая, такие же кухня и «совмещенный санузел» (в оба помещения двери были открыты). И только большая светлая комната производила своим нарядным убранством приятное впечатление: стенка из мореного дуба, глубокая ниша с двумя кроватями, на них пушистые покрывала, посредине на светло-сером паласе низкий круглый столик с широкой хрустальной вазой для фруктов, над ним большущий абажур в виде тарелки из зеленого шелка, а вокруг — тоже низкие — четыре кресла, обитые дорогой тканью.
Хозяйка отошла к большому окну, поглядела наружу на лоджию, чуть поднятую над тротуаром, — я был уверен, что она ничего не видит, поза ее выражала полную опустошенность и унылое бессилие. Постояв с минуту у окна, она прошла мимо меня в нишу и бросилась ничком на кровать. Я понял, что ей не до того, чтобы предложить мне сесть, и сам занял одно из кресел у столика.
— Меня все время бьют, все бьют… — услышал я вдруг ее сдавленный голос, — и мать бьет меня, и он бьет, и та бьет… теперь и милиция пришла пугать меня…