Со взведенным курком
Шрифт:
Грицько засмеялся. Смех у него был мягкий, приятный.
— Не волнуйтесь. Воны, те анархисты, — в его голосе послышалось презрение, — боятся нас. Знают: чуть шо, мы им косточки переломаем…
Показались первые постройки села.
— А отсюда далеко до границы?
— Да ось вин, кордон. — Грицько показал кнутовищем. — У кинци села. Там и пост стоит… Ну, ось и приихалы. — Грицько первым соскочил с телеги. — Прошу, заходьте до менэ у хату.
Грицько оказался крепким хозяином, оправдывая известную пословицу насчет трудов праведных и
— Сидайтэ вечерять, — приказал Грицько, — менэ нэ ждить. Я зараз по дилу схожу, спытаю, як сегодни на кордоне…
Грицько ушел, а мы с его женой и детьми сели за стол, застеленный чистым рушником. Накормили меня по всем законам украинского гостеприимства — до отвала.
Вернулся хозяин.
— Ну как?
Он покачал головой:
— Сегодни нэ можно. Понаихало начальство, меняють весь пост. Як скризь всэ уладиться, так и пидэмо. Денька через два. А пока вы живить в менэ.
Ну что за невезенье с самого Урала: в Питере провал, в Киеве — дурацкий арест, в Кременце я дал водить себя за нос, теперь тут изволь сидеть!
Потекли один за другим дни безделья и беспокойства. Чтобы я не выделялся, Грицько одел меня во все селянское и даже раз, выдав за родственника, взял меня с собой на какую-то «вечорныцю».
На четвертый день Грицько сказал:
— Ну, готовьтэся. Пид утро пидэмо.
Он объяснил мне, что в этих местах вдоль границы сплошной полосой тянется мелкий кустарник. Между кустарником и линией границы — просека-тропа, по которой расхаживают часовые.
Как только начало смеркаться, я заторопил своего провожатого. Грицько повел меня в сторону от села и его околицы с воинским пограничным постом. Под большим деревом мы остановились.
— Ждить тут, — шепотом сказал Грицько. — Я пийду на ту сторону. Як тилько побачитэ огонек серника — идить до менэ. Осторожно, но швыдко. Розумиетэ?
Фигура Грицька растворилась во мраке. Неужто через несколько минут я буду за рубежом, вне опасности, и все передряги последних недель останутся позади?!
Напряженно вглядываюсь в непроницаемую ночь. Ничего… «А если Грицько обманул?! — ожгла мысль. — Что тогда делать?..»
И вдруг в кромешной тьме блеснул слабый огонек. Искорка. Словно гранитная скала свалилась с плеч. Не обманул Грицько, честный контрабандист!
Я опрометью бросился вперед. Проскочил кусты. Открытое место. Просека! Пригнувшись, стремительно рванулся в сторону снова сверкнувшего огонька. И… на всем бегу с шумом, который показался мне оглушающим, рухнул куда-то вниз…
Я очутился по грудь в холодной воде. В довольно глубоком рву. Часовой открыл пальбу.
Проклиная все на свете и прежде всего свою незадачливую судьбу и Грицька, я с трудом перебрел через ров — он оказался весьма широким — и, промокший до нитки, вылез на «берег». Грицько оказался совсем рядом.
— Эх, хлопче, хлопче! — виновато шептал он. — Який я дурень! Забув тоби сказаты, шо туточки вода. Ах ты, боже ж ты мий! Ну, ничого, зараз пидэмо до хаты, там пидсохнешь. Горилки выпьешь,
В полной темноте мы добрались до австрийского местечка Броды. Грицько ступал уверенно, словно по своей усадьбе. Так же уверенно, по-хозяйски, постучался в дверь.
Здесь нас приняли как нельзя более радушно. Хозяева были, как видно, австрийские коллеги Грицька. Мне дали переодеться, мокрую мою одежду повесили у печки сушить, накормили, напоили.
Я все еще беспокоился, не выйдет ли осложнений из-за моего шумного падения в ров, не сообщат ли русские пограничные власти австрийским о нарушителе границы, не задержат ли меня в Австрии. Меня прямо-таки подняли на смех.
— Шо ты, хлопче! Кому то надо, про тэбэ доносить! Российска охрана рада-радэсенька, шо ты через кордон махнул. Разве тильки горилки чарку за твое здоровье опрокинет. Бона ж за тэбэ з нас гарни гроши получила. Такый в нас порядок.
— А чего же он тогда стрелял?
— А як же! Для виду. Вин же повинен кордон сторожити…
Школа бомбистов
За ночь я отлично выспался. Рассчитался с Грицьком, простился со всеми и, провожаемый искренними пожеланиями удач и счастья, отправился на станцию.
Было девять часов утра. Публика ждала поезда.
Так вот какая она, эта таинственная заграница! Мне представлялось, что там все не такое, как дома, в России. А оказалось, что первый заграничный город Броды ничем, ну, ровнехонько ничем не отличается от местечек Малороссии, как тогда именовали официально Украину.
Хотя Грицько и его австрийские приятели уверяли, что мне здесь уже ничто не грозит, я все же был настороже, отлично понимая, что не только в России имеются представители такой «приятной» профессии, как шпик и филер, и что австрийские власти вряд ли с особенным энтузиазмом отнесутся к школе бомбистов.
Иной раз у меня просто дух захватывало: где это очутился я, двадцатилетний малограмотный парень из далекой уральской глуши? Что привело меня сюда, в чужую страну? Какая сила заставила преодолеть на пути все трудности я невзгоды? Твердая вера в лучшее будущее, воля к победе великого рабочего дела — вот как называлась эта сила! Да и молодость, здоровье тоже помогали переносить все тяготы, выпадавшие на долю профессионального революционера.
Подошел поезд. Я забрался в вагон и на следующий день доехал до цели своего путешествия — до города Львова, или, как он назывался в Австро-Венгрии, — Лемберга. Вышел на вокзальную площадь, огляделся. Вот это действительно уже самая всамделишная заграница! Высокие дома с островерхими крышами, суровые, устремленные в небо церкви, всюду непонятные надписи и совсем не похожая на нашу публика. Наняв извозчика, я назвал ему адрес.
Я нашел нужный дом, дернул за проволочку звонка. Вышла молодая девушка в наколке и передничке — видно, прислуга. Коверкая русский язык — мне казалось, что так иностранцам понятнее, — я спросил: