Соавторство
Шрифт:
Но ему хватило. Мужчине, разглядывающему Теа со ее порванным пакетом у магазина, следующему за ней до самого дома, так и не попавшему в её поле зрения, этого времени вполне хватило. И если это время взвесили бы на ювелирных весах, оно бы с точностью совпало с тем, которое требовалось ему. Требовалось, чтобы немного выждать, а затем бесшумно подняться за Теа по ступенькам и встать за её спиной.
Ключ совершил два оборота и замер, затем вновь оказался на свободе. Теа открыла дверь, наклонилась за коробкой и пакетом, почувствовала чьё-то присутствие сзади, мгновенно испугалась – но поздно. Слишком поздно для всего.
Соседи недолюбливали не работавшую, ленивую и при этом каким-то образом удающуюся оставаться обеспеченной Теа; поговаривали всякое, но самой популярной была версия о том, что ей на голову свалилось наследство, и она решила, что теперь не ровня им всем; что квартира её увешана старинными гобеленами и уставлена
Он знал, что их нет. Проверил. И он знал, как ей страшно.
Теа отлепилась от стены и стала отступать назад. Её убежище стало её ловушкой. Дверь загораживал маньяк из магазина, окно – слишком высоко. Пока Теа лихорадочно думала, что же ей делать, тело среагировало быстрее – рванулось на кухню, к ножам, к хоть какой-то защите. Правда, на обмороженную лазанью, выпавшую из мёртвого пакета, растерявшего все свои внутренности, оно среагировать не успело. Теа почти встретилась головой с паркетом, но удержала равновесие. Не удержала всё остальное: обжигающее желание жить, стремление защищаться до последнего, надежду на кухонные ножи – всё это затесалось где-то между лимонами и разбитой винной бутылкой на полу, заползло в желтоватую лужу двухлетней выдержки, постыдно спряталось. Остался лишь ослепляющий, вбивающий прямо в голову раскалённый гвоздь, неизмеримый страх. Теа беспомощно пятилась, видя, что мужчина приближается к ней, подумала – господи, я ведь так и не написала завещания, кому теперь достанется всё это, всё то, что я не заслужила и что не может мне сейчас помочь. Зачем мне всё это, если оно сейчас абсолютно бессмысленно. Теа потянулась за ножом, но мужчина её опередил. Рука её, тонкая как спичка, с готовностью рванулась от подставки к нему; если бы он сжал чуть сильнее, наверное, сломал бы ей запястье. Она закричала, но из горла вырвался лишь какой-то грязный, глуховатый хрип. Она и забыла, как у неё болит горло, как оно бессильно. Боль, о которой она беспрестанно думала несколько дней, которая не давала ей покоя, теперь исчезла, в ужасе самоуничтожилась. Теа так этого хотела. Но не такой ценой. Она смотрела на мужчину, понимая, что всё уже кончено, пытаясь разглядеть его лицо, его глаза, губы, которые, кажется, что-то шептали, пытаясь увидеть, запомнить того, кто убьёт её, узнать это – право жертвы, неоспоримое право, которого её лишили её собственные глаза. Слёзы делали всё вокруг нереальным и нечётким, ускользающим, происходящим не с ней. Теа снова рванулась, но хватка его была крепка, и она снова захрипела. От отчаяния. От несправедливости. От страха. «Тише, тише», – слышала она, но у неё и так уже не было сил сопротивляться. Теа почувствовала боль и упала на бок. Перед глазами сквозь мутную пелену просвечивалась упаковка замороженных котлет. Мёртвое мясо. Она сама вот-вот станет таким. Теа взвыла, ощутила горечь в горле и какой-то металлический привкус. Сердце с каждым толчком выбрасывало в неё миллиарды, тонны страха, и она испугалась, что так и умрёт – захлебнётся ужасом, истечёт им, как эти котлеты истекали бы соком на сковородке, если бы она только могла их приготовить. Она услышала, как громко вдруг затикали кухонные часы – ну надо же, решили просолировать в этой скулящей тишине, отмерить ей последние секунды. Часы всё тикали, и она подумала – это издевательство, так надолго растягивать последний момент. Растягивать и без того бесконечный гобелен кошмара, полотно ужаса, амплитуду страха.
Теа закрыла глаза, и перед ними почему-то оказался крест. Высокий крест высокого Монумента. Крест Свободы. Сердце дёрнулось в грудной клетке Теа последний раз, и страх наконец отпустил её.
Глава 4. Огни домов
Огни домов были ещё далеко. Тёмная ледяная вода плескалась о шлюпку, покачивая её на своих волнах. Ещё совсем чуть-чуть, и без того чёрное море вокруг них обагрится кровью. Надвигался ночной шторм. Слово за слово началась перебранка. Она визгливо просила его грести быстрее, он спокойно просил её заткнуться, оба чувствовали страх друг друга перед стихией и темнотой.
– Господи, да можно же побыстрее! Нас сейчас снесёт! – завопила его жена, когда очередной ледяной порыв ветра остро хлестнул её по лицу. – Неужели ты даже грести нормально не умеешь?!
– Замолчи. Просто заткнись. – Он чувствовал, что ещё чуть-чуть – и он сам отхлестает её по щекам не хуже северного шторма. – Прекрати истерику хотя бы ради ребёнка.
Глаза у неё округлились от удивления, руки непроизвольно легли на большой живот. Она открыла рот, чтобы ответить, но он перебил её прежде, чем она успела что-то сказать:
– Лучше ничего не говори. Клянусь, для тебя же так будет лучше.
В глазах её появилась ненависть.
– Это не твой ребёнок! – крикнула она. – Не твой, слышишь? Ребёнок не твой!
Он знал – жена лжёт. Ребёнок не мог быть не от него. В то время он не выпускал её из дома. Совсем.
– А чей же? – усмехнулся он.
– Твоего курьера, – вызывающе ответила она.
И тут головоломка сложилась. Ярость ослепила его против воли. Он схватил жену за шею и окунул в ледяную воду. Хотел уже вытащить, но она стала невероятно сильно брыкаться, и он передумал.
Он держал её под тёмными водами, пока она окончательно не затихла, потом разжал онемевшие руки с ощутимо хрустнувшей шеи и заплакал.
Отто удовлетворённо откинулся на спинку кресла. Финал получился хорошим. Даже отличным. Ну, или начало. Оставалось придумать имена и написать всё остальное, только и всего.
Он посмотрел на стену – кружок в календаре означал, что завтра пора вносить арендную плату за жильё (у них с арендодателем был договор на определённую дату), а денег за рукопись он до сих пор не получил. Наверное, потому, что только что написал первые за два месяца несколько строчек. Может, и не поэтому.
Отто подошёл к стеллажу со своими книгами. Погладил пальцами холодные корешки и вздохнул. Не слишком большие деньги, принесённые этими историями, давно бесследно исчезли, но не деньги были главным. Отто вытащил первую слева книгу – «Тёмное озеро» – и улыбнулся. Его первенец. Дитя, не принятое критиками, но обласканное им самим. История, которую он писал буквально сердцем, самыми тёмными его глубинами. Именно она хранила его секрет. Сине-чёрный переплёт радовал глаз, как и толщина книги. Отто поспешно вернул «Озеро» на место, чтобы не погрузиться в пучину воспоминаний.
Второй была «Падение». Именно она принесла ему какую-никакую славу, именно она удовлетворила и критиков, и читателей, именно она была его билетом в неблагодарную, но интересную (а вовсе не беззаботную, как он думал) жизнь писателя. Два слова. Техническая неисправность. Отказавшие тормоза. Два слова – и семнадцать жизней, унесённых ими. «Падение». История о том, как эти два слова, направившие автобус в заграждение моста, а потом и вниз, на железнодорожные пути, разом угробили жизни пассажиров, ехавших тем злополучным рейсом. Настоящая психологическая драма – сколько судеб, планов на будущее, светлых встреч и несбывшихся мечт разбилось вдребезги от момента стремительного удара в заграждение до момента встречи с рельсами! Отто рассчитывал на премию, но премию зажали. Зато обложка была что надо – чёрная, матовая, трагическая. С мостовым заграждением, протянутым поперёк переплёта и пробитым посередине, и перевернувшимся автобусом внизу, на железной дороге, рельсах, покрытых тонкой серебристой фольгой и оттого поблёскивающих, привлекающих внимание. Название тоже было оттиснуто фольгой. Эта обложка Отто нравилась больше всех. Он представлял, как её делали, и мог с точностью до каждого шага описать процесс изготовления переплёта, да и книги вообще. На самом деле ничего сверхсложного: он и сам создал пару обложек своими руками. Просто чтобы почувствовать себя ещё ближе к издательскому делу, быть посвящённым в некое издательское таинство.
Он открыл книгу – бумага была белой и плотной, шрифт – сочно-чёрным, как будто только из типографии. Жирным, как будто его можно было размазать пальцами. Отто проверил – не размазывается, зато словно чуть выпуклый на ощупь. Книга была прекрасной по всем аспектам. Он пролистал страницы и вздрогнул, увидев опечатку, которую раньше не замечал. Пригляделся. Решил, что никто больше и не заметит. Ещё немного полюбовался обложкой и вернул том на место.
И вот она, его последняя. Отто взял с полки бело-красную книгу с конгревным тиснением букв названия и поморщился. История, для которой слова «провал» недостаточно. Критики обвинили его в полном незнании дела и недостоверности, читатели – в излишке «воды» и неубедительности. Детектив, в котором не было ничего от детектива. Триллер, который нагонял скуку, а не холодил кровь. Отто не знал, как так получилось, но «Верификация», история об исканиях и самоопределении, шедевром не вышла, даже он сам признавал это, особенно после прочтения пары десятков отзывов и рецензий. «Верификация» была его позором и сразу вышвырнула его из лиги писателей средней руки с периодическими проблесками успешности в лигу писателей-ширпотребщиков, не уважающих ни время читателей, ни своё собственное. Отто со злостью бросил книгу на тумбочку.