Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Хорошо, что она не получена в то страшное время. Можно было бы с ума сойти.
1 сентября
Господи, Господи, скоро продукты будут все! Неужели опять пойдет та же жизнь? Неужели опять похлебка? Но ведь продавать же у нас нечего!
И как странно: чем подавленнее становится настроение дома, тем шумнее и веселее я веду себя на службе.
Еще неприятность: от Сережи уже почти три недели нет писем, а раньше он аккуратно писал
Боюсь думать о всем этом. Жертвую самолюбием и соглашаюсь идти с Маруськой в кинематограф или в театр. А когда-то идти на чужой счет было для меня — нож острый.
2 сентября
Увеличили хлебную норму. Опять я и мама получаем полфунта на два дня, Боря — 5/8 на два дня, папа — 3/4 фунта по гражданской карточке и… те же несчастные полфунта. Вспомнила их, и мороз побежал по коже.
5 сентября
Ужас, ужас какой!
С Николаем Павловичем я давно не встречалась в почтамте, но как-то этого не замечала. А вчера неожиданно говорят:
— Да разве вы не знаете? Он умер еще в июле. Паралич сердца. Говорят — от истощения.
Я остолбенела. Стою и ничего не понимаю. Смотрю на сказавшего и даже его лица не вижу. И вдруг увидела это лицо и поняла все, все. Безумный, какой-то животный страх хватает за сердце… А мы, мы? Мы тоже ведь умрем? Вот только продукты кончатся. Немного уж осталось муки. А крупы нет…
Потом стало стыдно, спрашиваю:
— Как же так? Почему? Почему?
— Очень просто. Полное истощение сил. Нечего есть было человеку. Говорят, и отец умирает.
Нечего есть было человеку? Как это просто! Да, да, это очень просто. А я-то думаю, что голодаю я… Ах, да!
Наверное, он тогда и селедку не ел в почтамте только потому, что должен был поделиться с отцом. Милый, дорогой Николай Павлович!
И вдруг я покраснела. В голову пришло, что теперь некому подгонять меня, чтобы я училась. И даже с удовольствием подумалось… Ужас, ужас! Какая я…
Прорвались вдруг слезы. Но, Господи, опять чувствую, что это скорее слезы страха за себя, за маму, за Бориса, чем слезы о Николае Павловиче. Мы… мы тоже, наверное, умрем от голода.
Домой пришла подавленная. За ужином глотаю про себя слезы и не могу сказать, что умер Николай Павлович. Кажется, что все заплачут такими же слезами, как я давеча. И потом без того все как будто особенно подавлены чем-то. Вдруг мама говорит тихо-тихо:
— Муки только на завтра замесить осталось, и больше нет ничего.
И эти слова точно толчок для меня. Сразу за мамой говорю так же тихо:
— А Николай Павлович умер от голода.
Все опустили глаза на стол, и все молчат. Потом Боря беззвучно заплакал, мама перекрестилась, а у папы на
7 сентября
Сегодня пошла на службу голодная, а вечером была похлебка.
От Сережи и от Александра все еще нет писем.
10 сентября
Голод, голод и голод. Все как-то сразу распустились.
15 сентября
Продавать почти нечего. Вчера опять было долгое мучительное совещание. Решили варить похлебку только через день.
А хлеб дают опять с перебоями. Через пять-шесть дней. Папа получает лишние полфунта.
20 сентября
Голова кружится. По утрам красные, зеленые, синие пятна. На улицах лица двоятся. Все, все опять так же. Дома по вечерам — мертвая тишина. Вчера ночью проснулась и что-то услышала. Долго старалась понять, что это такое? Наконец поняла… Плакала мама. Но я не спросила ее, а только отвернулась к стене.
Но всего страшнее папа. Он буквально высыхает и дряхлеет. Придет с работы страшный, страшный. Заохает, закряхтит, пожалуется, что у него пухнут и болят ноги. Но никто не отзовется и звуком. Он… он получает полфунта лишних.
Перед тем как спать, встанет спиной к холодной печке и руки назад заложены. Стоит часа два-три. Страшно делается от его мертвой неподвижности, от его пустых глаз. Смотрит куда-то в потолок, и даже ресницы не шелохнутся.
А потом идет в одинокую постель.
25 сентября
Или осень наступает, или все померкло от голода. Даже трамвайные вагоны недавно были такими красными, блестящими, а теперь, когда сажусь в трамвай, вижу, что они тусклые-тусклые!
Ни о чем не думается. Только где-то на самом дне шевелится и тонко жужжит беспокойство оттого, что от Сережи и Шуры все еще нет писем.
У Мити несчастье — заболела Тонька. Он просил маму приехать и похозяйничать. Я ее отговаривала, но она поехала и взяла с собой Бориса. Я, конечно, понимаю, что у Мити можно наесться досыта. Они все еще живут хорошо.
Шла со службы домой и, по обыкновению, ничего не думала. А подходя к дому, вдруг почувствовала в душе страх. Как же я останусь с папой один на один? И зачем я пошла домой? Лучше бы к Маруське ночевать. Теперь не дойти к ней. Но с папой — не могу, не могу…
Пришла домой. Как взглянула на папу, так опять почувствовала то же. Нет, нет — не могу с ним оставаться. Страшно. И тоска невыразимая в сердце.
Пойду опять.
Посидела с полминутки на стуле, отдышалась немного. Потом говорю папе: