Собака из терракоты
Шрифт:
Перед тем как задремать, он подумал: раз врачи заверяли его, что он полностью восстановит свои силы, почему хандра давила ему горло?
Первые десять минут за рулем он волновался и был сосредоточен больше на ощущениях в своем боку, чем на дороге. Потом, видя, что хорошо переносит сильную тряску, прибавил скорость, пересек Вигату, выехал на шоссе, идущее в Монтелузу, на развилке у Монтаперто повернул налево, через несколько километров срулил на грунтовую дорожку и оказался на небольшой полянке, где высился деревенский дом. Вышел из машины. Марианнина, сестра Джедже, которая когда-то была их школьной учительницей, сидела на соломенном стуле у двери и чинила кошелку. Завидев комиссара, тотчас поднялась ему навстречу.
– Сальву,
– К вам – это первый мой выход после больницы, – сказал Монтальбано, обнимая ее. [24]
Бедная Марианнина принялась тихонько плакать, беззвучно роняя слезы, и у Монтальбано увлажнились глаза.
– Возьми вот стул себе, – сказала Марианнина.
Монтальбано уселся рядом с ней, а она взяла его руку и погладила.
– Мучился он?
– Нет. Я понял, когда еще шла перестрелка, что Джедже уложили на месте. Потом мне это подтвердили. Думаю, он и не понял даже, что произошло.
24
В оригинале Монтальбано обращается к своей бывшей учительнице, употребляя форму «Vossia», выражающую высшую степень почтения, это сокращенное «Vostra Signoria» – «Ваша милость», сохранившееся до сих пор на Сицилии; таким же образом обращаются к Монтальбано его домработница Аделина и ресторатор Калоджеро.
– А правда это, что ты убил того, который убил Джедже?
– Так точно.
– Где он теперь ни есть, Джедже будет доволен.
Марианнина вздохнула, стиснула крепче руку комиссара:
– Джедже тебя ой как любил, как душу.
«Meu amigo de alma», – пронеслось в голове Монтальбано заглавие. [25]
– И я тоже, – сказал он.
– Помнишь ты, какой он был бандит?
Бандит, скверный мальчишка, бедокур. Потому что Марианнина явно имела в виду не последние годы и проблематичные отношения Джедже с законом, а времена более давние, когда ее младший братишка был еще ребенком – сорванцом и разбойником. Монтальбано улыбнулся:
25
Произведение португальского поэта Мариу ди Са-Карнейру (1890–1916).
– Вы помните, как он запустил петарду в медный котел, который лудил мастер, и с тем от взрыва родимчик приключился?
– А как в тот раз, что он вылил аж полную чернильницу чернил учительнице Лонго в сумочку?
Часа два проговорили они о Джедже и о его подвигах, неизменно касаясь эпизодов, которые относились максимум к подростковому возрасту.
– Поздно уже, я пойду, – сказал Монтальбано.
– Я б тебя пригласила остаться ужинать со мной, но еда у меня всё такая, для тебя, может, тяжелая слишком.
– Что у вас?
– Улитки в томате.
Это были те маленькие светло-коричневые улитки, что, когда засыпают на зиму, пускают жидкость, которая, затвердевая, превращается в тонкий белый слой и нужна, чтоб закрыть, закупорить отверстие раковины. Первым побуждением Монтальбано было с отвращением отказаться. До каких же пор будет преследовать его это наваждение? Потом, отбросив эмоции, он решил принять приглашение, бросив двойной вызов – и утробе, и психике. При виде тарелки, которая издавала тончайший запах цвета охры, он должен был сделать над собой усилие, но, когда он извлек булавкой первую улитку и попробовал, вдруг наступило освобождение: когда наваждение исчезнет, а меланхолия будет изгнана, не может того быть, чтоб и живот тоже не приспособился.
В управлении его задушили в объятиях, Торторелла даже смахнул слезинку.
– Уж
– Где Ауджелло?
– В своем, вашем то ись, кабинете, – сказал Катарелла.
Комиссар открыл дверь, не постучав, и Мими, вскочив со стула за письменным столом, как если б его поймали с поличным, покраснел.
– Я тут у тебя ничего не трогал. Это только потому, что отсюда, знаешь, телефон…
– Правильно сделал, Мими, – отрезал Монтальбано, подавляя возникшее у него желание надавать пинков под зад тому, кто посмел усесться на его стул.
– Я сегодня же собирался зайти к тебе домой, – сказал Ауджелло.
– Зачем это?
– Чтоб организовать охрану.
– Чью?
– Как это чью? Твою. Нельзя же поручиться, что эти опять чего-нибудь не предпримут, коль уж в первый раз они промахнулись.
– Ты ошибаешься, ничего больше не случится, то есть со мной. Потому что, видишь, Мими, это ты виноват, что в меня стреляли.
Ауджелло, казалось, сунули в задницу провод высокого напряжения, такой он стал красный, его затрясло. Потом кровь у него отлила, куда неизвестно, потому что он пожелтел, как мертвец.
– Да что это тебе пришло в голову? – насилу удалось ему выговорить.
Монтальбано счел себя достаточно отомщенным за узурпацию его письменного стола.
– Спокойно, Мими. Я не так выразился. Хотел сказать, что это ты заварил всю эту кашу, в результате чего в меня стреляли.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Ауджелло, рухнув на стул и проводя носовым платком кругом рта и по лбу.
– Дражайший, ты, не советуясь со мной, не спрашивая, согласен я или нет, приставил агентов к Инграссии. Ты что себе думал, что он такой дурак, чтоб не заметить? Да он через полдня, и то много, уже знал, что за ним следят. Он, естественно, подумал, что это я дал такой приказ. Инграссия знал, что одну за другой наделал кучу глупостей, из-за которых я взял его на мушку, и тогда, чтобы набить себе цену в глазах Бранкато, который собирался его ликвидировать – телефонный разговор между ними ты мне сам передавал, – нанял этих двоих, чтоб меня убрать. Только его план потерпел фиаско. Тогда Бранкато, или кому-то, кто там за него, осточертели и Инграссия, и его сумасшедшие идеи – к этому следует приплюсовать и бессмысленное убийство бедного кавалера Мизураки, – словом, они приняли меры и стерли Инграссию с лица земли. Если б ты не заставил насторожиться Инграссию, Джедже был бы жив, а у меня не было бы этих болей в боку. Вот и все.
– Если дело обстоит так, ты прав, – сказал уничтоженный Мими.
– Обстоит именно так, можешь побиться об заклад.
Самолет приземлился очень близко к зданию аэропорта, пассажирам не было необходимости пересаживаться на автобус. Монтальбано видел, как Ливия спускалась по трапу, как шла, опустив голову, ко входу. Он замешался в толпе и глядел на Ливию, которая после долгого ожидания брала свой багаж с транспортера, грузила его на тележку и направлялась к стоянке такси. Накануне вечером по телефону они условились, что она доедет на поезде из Палермо до Монтелузы, а он ограничится тем, что придет встречать ее на вокзал. Однако он тогда уже решил сделать ей сюрприз, явившись в аэропорт Пунта Раизи.
– Вы одна? Можно вас подвезти?
Ливия, которая подходила к головному такси, разом остановилась, крикнула:
– Сальво!
Они обнялись, счастливые.
– Но ты великолепно выглядишь!
– Ты тоже, – сказал Монтальбано. – Вот уже больше получаса, как стою и гляжу на тебя, с тех самых пор, как ты вышла из самолета.
– Почему ж ты не показался раньше?
– Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты существуешь без меня.
Они сели в машину, и Монтальбано тут же, вместо того чтобы завести мотор, обнял ее, поцеловал, взял ее за грудь, нагнулся и потерся щекой о ее колени, о живот.