Собака из терракоты

Камиллери Андреа

– Оригинал, а? – сказал Николо Дзито. – Он сосал при тебе молоко из соски?

– А то как же.

– Имей в виду, все неправда, это он представляется.

– Да ты что? Он же без зубов!

– К твоему сведению, уже давным-давно выдумали вставную челюсть. У него она есть, и он прекрасно ею пользуется; говорят, время от времени он уминает по четверти запеченного теленка или козленка, когда поблизости нет никого и никто его видит.

– Но зачем тогда он это делает?

– Затем, что он прирожденный актер. Комедиант, если тебе больше нравится.

– А он точно священник?

– Он сложил с себя сан.

– А то, что он говорит, – это он все врет или нет?

– Тут

можешь быть спокоен. Познания у него – безграничные, и если он что утверждает, то это верно как Бог свят. А знаешь, что лет десять тому назад он пальнул в одного типа?

– Ну конечно…

– Провалиться мне на этом месте. Забрался к нему ночью в дом на первый этаж воришка. Наткнулся на стопку книг, те упали, грохот – хоть святых выноси. Маравентано, а он спал наверху, просыпается, сходит вниз и стреляет в него из ружья, знаешь, у которого патроны забивают в ствол, что-то вроде пушки для домашнего употребления. От выстрела полгородка повскакало с кроватей. В результате вор ранен в ногу, штук десять книг – в клочья, а сам он сломал плечо, поскольку отдача у этого ружья страшная. Однако вор утверждает, что попал на виллу вовсе не потому, что намеревался совершить кражу, а потому только, что его пригласил священник, который вдруг ни за что ни про что в него выстрелил. Я так верю.

– Кому?

– Так называемому вору.

– Но почему тогда он в него выстрелил?

– Ты, например, знаешь, что там на уме у Альчиде Маравентано? Может, хотел проверить, в исправности ли еще ружье. Или чтобы произвести впечатление, что всего вероятнее.

– Слушай, я вдруг вспомнил, есть у тебя «Трактат по семиотике» Умберто Эко?

– У меня?! Ты что, тронулся?

Пока дошел до машины, которую оставил на стоянке «Свободного канала», он промок до нитки. Внезапно пошел дождь, мелкий-мелкий, но частый. Добрался домой, до свидания еще оставалось время. Он переоделся, потом уселся на кресло, где обычно смотрел телевизор, но тут же поднялся, чтобы пойти к письменному столу и взять открытку, которая пришла сегодня утром.

Открытка была от Ливии, которая, как она и предупреждала его по телефону, поехала дней на десять к своей двоюродной сестре в Милан. На глянцевой стороне, представлявшей неизбежный вид кафедрального собора, был светящийся потек, который приходился на середину открытки. Монтальбано потрогал его кончиком указательного пальца: потек был свежий, немного липкий. Он оглядел получше письменный стол. Большая темно-коричневая улитка теперь ползла по обложке книги Консоло. Монтальбано не задумывался: отвращение, которое он испытывал после увиденного им сна и которое не проходило, было слишком сильно, – он схватил уже прочитанный роман Монтальбана и ударил им с силой по тому Консоло. Улитка между ними расплющилась с таким звуком, который Монтальбано показался тошнотворным. Потом он отправился выбрасывать оба романа в помойный ящик, решив, что завтра их купит по новой.

Джедже не было, но комиссар знал, что ждать ему недолго, друг его никогда не опаздывал намного. Дождь кончился, и шторм, слава богу, утих, но, похоже, бушевал не на шутку: на берегу стояли большие лужи, от песка поднимался острый запах волглого дерева. Он зажег сигарету. И вдруг увидел в слабом свете неожиданно выглянувшей луны темный силуэт автомобиля, который приближался очень медленно, с погашенными фарами, со стороны, противоположной той, откуда приехал он и откуда опять-таки должен был появиться Джедже. Комиссар почувствовал тревогу, открыл бардачок, взял пистолет, вложил заряд и оставил слегка приоткрытой дверцу машины, готовый выскочить. Когда автомобиль оказался на расстоянии выстрела,

он резко включил дальний свет. Это была машина Джедже, сомнений не было, но могло прекрасно случиться, что за рулем сидел вовсе не он.

– Выключи фары! – услышал он крик из другой машины.

Это, конечно, был голос Джедже, и комиссар послушался. Они стояли борт о борт и переговаривались, каждый из своей машины, через опущенные стекла.

– Да ты чего творишь-то? Чуть было не пристрелил тебя, – сказал Монтальбано, разъяренный.

– Хотел увидеть, следят за тобой или нет.

– Кто это должен за мной следить?

– Щас скажу. Я-то приехал примерно на полчаса раньше и стоял тут за выступом Пунта Росса.

– Иди сюда, – сказал комиссар.

Джедже вышел, сел в машину Монтальбано, почти что сжавшись в комочек.

– Тебе что, холодно?

– Нет, но трясти все равно трясет.

От него потянуло страхом, перепугом. Потому что у страха, и Монтальбано это знал по опыту, был свой особый запах, кислый, зелено-желтого цвета.

– Знаешь, кто это был, которого убили?

– Джедже, много их убивают. О ком ты говоришь?

– О Петру Гулло говорю, о том, которого уже трупом привезли на выпас.

– Твой клиент?

– Клие-ент? Это я разве что был его клиент. Это был человек Тано Грека, управлял у него делами. Тот самый, который сказал мне, что Тано хочет тебя видеть.

– И чего ты удивляешься, Джедже? Обычное дело: кто победил, загребает все, это система, которую теперь и в политике применяют. Дела, которыми раньше ворочал Тано, переходят в другие руки, и потому убирают всех, кто с ним. Ты у Тано не был ни компаньоном, ни подчиненным, чего тебе бояться?

– Нет, – сказал решительно Джедже, – дела обстоят не так, мне рассказали, когда я был в Трапани.

– И как они обстоят?

– Говорят, тут был сговор.

– Сговор?

– Так точно. Сговор у тебя с Тано. Говорят, что перестрелка – это все для отводу глаз, для дураков, представление. И они решили, что устроили этот театр я, Петру Гулло и еще одна личность, которую, и это точно, уберут на этих днях.

Монтальбано вспомнил о телефонном звонке, последовавшем за пресс-конференцией, когда неизвестный голос назвал его «артистом погорелого театра».

– Обиделись, – продолжил Джедже. – Не могут пережить, что ты и Тано, вы плюнули им в нос, дураками их выставили. Им это стоит поперек горла больше, чем что вы нашли оружие. А теперь можешь ты мне сказать, что мне делать?

– Это точно, что у них и на тебя тоже зуб?

– Вот те крест. А иначе почему б им везти Гулло именно на выпас, где я хозяин? Ясней не бывает!

Комиссар подумал об Альчиде Маравентано и о том, что тот говорил о кодах.

Должно быть, это была легкая перемена в густоте ночной тьмы или вспышка в сотую долю секунды, замеченная краем глаза, – что бы там ни было, за мгновение до того, как раздалась очередь, тело Монтальбано подчинилось серии импульсов, которые в лихорадочной спешке передавал мозг: он согнулся вполовину, левой рукой открыл дверцу машины и вывалился наружу, а вокруг него гремели выстрелы, звенели стекла, рвало металл, мгновенные вспышки окрашивали темноту. Монтальбано не двигался, зажатый между машиной Джедже и своей, и только спустя какое-то время заметил, что в руке у него был пистолет. Когда Джедже сел к нему в машину, комиссар положил пистолет на приборную доску: должно быть, он схватил его инстинктивно. За светопреставлением сошла гробовая тишина, ничто не шевелилось, был только шум штормившего моря. Потом послышался голос на расстоянии метров двадцати, с той стороны, где кончался пляж и начиналась скала: