Собака — зверь домашний (Первое издание)
Шрифт:
Лена потянулась, прогнула спину. Так потягивается кошка сытая и ленивая, коготки ее острые из-под подушечек выглянут и опять в подушечку.
Лена совсем успокоилась, повеселела. Где же Ирка? Артистка местная. Решила втянуть в самодеятельность, которую организовал Степан. А Лена решила пойти. Назло Грачихе пойти.
Она взяла с дивана свое любимое, черное в горошек, платье, примерила перед зеркалом. Коротковато. Опять Степан глазеть будет. Ну и пусть. Решила надеть и сапожки, которые Кандюк подарил. Она примерила их,
Лена быстро оделась. На всякий случай оставила для Иры записку: «Я в клубе».
… Записку Кандюк увидел сразу.
— Ушла, ведьма. В артистки записалась. Играет как с дурачком… У-ух! — Кандюк ударил кулаком по листу бумаги и тяжело опустился на табурет.
Налитые кровью глаза, проблуждав по комнате, остановились на тумбочке, где в рамке стояла старая фотография. На первом плане — Кряжев и Андрей, за ними — трое: он, Кандюк, и матросы.
«Болван, — отругал он себя мысленно, — я видел лишь себя, а ведь это фото она держит из-за Кряжева».
Кандюк хотел порвать фотографию, но чей-то взгляд пригвоздил его к месту. Он ощутил его спиной, всеми жилками. И замер в ожидании чего-то ужасного, не понимая, откуда пришел страх, и чувствуя, как жар разливается по телу, а ноги становятся ватными.
«Сердце. Шалит сердце. Надо бросить пить». Он расслабился, оглянулся назад и в рамке окна увидел собаку. В следующий миг за окном уже никого не было. Противно дрожали ноги, жгло в пересохшем горле, а потная рубашка липла к телу.
— Дик… Будь он проклят. — Кандюк набросил дверной крючок, потушил свет и уставился в окошко.
Фосфористые волны чередой накатывались на берег. Из клуба доносилась музыка. На свинцово-холодном небе горели первые звездочки. Они, как дикие глаза, смотрели из темноты вселенной сюда, на землю, где рядом с большими делами вершились маленькие, где решалась судьба каждого живого существа в борьбе за свое счастье.
Ирина, Лена и Степан на улицу вышли последними.
— Андрюша! — обрадовалась Ира. — Давно ждешь?
— Только подошел.
— Ну пойдем! — Она повисла у него на руке. — До завтра.
Лена и Степан остались одни.
Небо, усыпанное яркими звездами, упало в зеркальный залив и золотые блестки покачивались на пологой зыби. Если бы не прибойная полоса, что подкатывалась к ногам и отползала, можно было подумать, что море бездыханно.
— Тишина, — сказала Лена.
— Такое затишье перед бурей.
— И все-таки тишина. Это редкость, а к бурям я привыкла.
— Луны нет, как днем, вернее, как в сказке, все блестит, переливается. Я слышала, что ты пишешь стихи, прочитай хоть одно.
Степан повернулся лицом к морю. На горизонте черным корпусом из воды торчал вулкан Алаид.
— Ну слушай:
И— Степан, ты гений! Честное слово, гений.
Степан сдвинул фуражку на нос и улыбнулся.
«До чего же он похож на Кряжева, — снова подумала Лена, — эти жесты».
— Ой! Дик! — она сказала тихо, но Степан услышал.
— Где?
— Да вот же он. Смотри! За моим домом. Во-о-н, на прибойке. Это Дик. Я его издали узнаю. Он частенько меня поджидает. Дик! Дичок! — Лена побежала к собаке.
Степан не решился пойти вслед. Лена оглянулась, махнула ему рукой. Он помахал в ответ и пошел к катеру.
Пес сидел напротив ее дома, поодаль, на берегу, понуро опустив голову, запорошенный снегом.
«Ждет. Кряжева ждет. Вот преданная душа. Сколько времени прошло, а он ждет. Говорят, так девки ждали во время войны. А сейчас… Если б я знала, что Кряжев вернется, ждала бы».
— Дик! Иди ко мне, скиталец! Иди! Эх ты, песик. Знаю, до конца ноября пробудешь, а потом до весны не появишься. Летом опять придешь.
Лена гладила мокрую шерсть собаки:
— Остался бы у меня. Жил бы со мной в комнате. Вот уж тогда Кандюк бы и носа не сунул. Ну входи же, входи! Одичал ты, а к людям тянет!
Дик подошел к дивану, обнюхал и успокоился, будто уловил запах хозяина.
— На вот конфетку. Ты ведь ешь конфеты. И ложись, ложись! Отдохни немного и мчись в свои горы…
Лена прилегла на диван, долго еще разговаривала с овчаркой и уснула не раздеваясь. Дик прошелся по комнате, постоял возле дверей, ловя какие-то, только ему слышные звуки, потом улегся на полу, вытянув тяжелые лапы.
А за окном все сыпал и сыпал снег, будто копился над островом все лето и сейчас, сорвавшись, падал бесконечными хлопьями. Лена открыла глаза и глянула на часы: двенадцать. Она погладила пса:
— Вот видишь, высох, тепленький стал. Что это ты?
Она подумала, что жест не понравился Дику и он подскочил к двери. Но все прояснилось: в дверь кто-то негромко стучал.
— Открыто! — крикнула она и подошла к собаке. — Нельзя, Дик! Нельзя. — Мягкие нежные руки обвили собачью шею. — Нельзя…
Дик глухо прорычал. Дверь открылась. На пороге стоял Степан.
— Проходи, Степа! Проходи!
— Ничего себе, проходи. Да он съест меня, как бутерброд, и корочки не выплюнет.
— Наоборот. Он перестал рычать. Только вот, видишь, принюхивается. Животные чуют добрых людей.
— Это он развивает аппетит. Потому что слопать друга особенно приятно.
— Конечно, друг не теща, не отравишься, кстати, у тебя не будет тещи, а дед Матвей тебя любит. Вы с ним флотские.