Собаки на заднем дворе
Шрифт:
– Привет кавалерам! – бросил он с порога. – А я отгул взял вчера. Дай, думаю, друга подлечу захворавшего. Собрался тебе с утра пораньше кефирчика прикупить. А ты вон каким огурцом тут вышиваешь! Молоток! Жених, ни дать ни взять.
Рыбкин стоял понурый, даже раздавленный. Я, забыв об отделении церкви от советского государства, мысленно молил Бога, чтобы Рыбкина вновь не хватил гипертонический криз.
– Ну, чего приуныли, красавцы?! – продолжал веселиться отец. – Смотрю на тебя, Рыбкин, и аж зависть берет: позавчера еще вешался у себя на люстре, а тут, здрасьте поевши – дом мод да и только!
Рыбкин смотрел на моего отца пустым рыбьим взглядом и вдруг произнес:
– Не завидуй, Алексей Петрович. Зависть есть скорбь по благополучию
– Чего-чего? – мой отец откровенно растерялся от его слов. – Что ты сказал?!
– Это не я сказал. Это византийский митрополит Михаил еще в третьем веке нашей с тобой эры.
Мы направились с Рыбкиным в сторону школы. Отец решительно пошел рядом с нами.
– А ты-то куда, Алексей Петрович? – полюбопытствовал Рыбкин.
– Интересное кино получается! – начал вслух рассуждать отец. – Мой сын с моим лучшим другом идут по своим личным делам, а я, видите ли, ни при чем. Я для вас что, черти что и с боку бантик получаюсь?
– Пап, не обижайся, – набрал я воздуха в легкие. – Видишь, как Рыбкину плохо. Я его жениться веду.
Отец споткнулся на ровном месте и дал произошедшему короткую характеристику. Мы какое-то время шли молча, но отец не выдержал:
– На ком хоть? Кто эта счастливая женщина? – с едва заметной иронией поинтересовался отец.
– Моя классная. Клавдия Сергеевна, математичка.
Какое-то время мы опять шли молча. Наконец отец уже без всякой иронии сказал:
– Ты, Леша, вот что. Ты за дверью там постоишь. Рыбкин и без тебя справится. Не мешай опытному девственнику налаживать личную жизнь. Дело тут серьезное. Загубить нельзя: это тебе не гайка-шестеренка. Это человеческий фактор. С ним аккуратно нужно… Отец и Рыбкин пробыли в кабинете математики минут двадцать. То, о чем там шла речь, для меня навсегда осталось загадкой. Скромные наблюдения мало разъяснили ситуацию. Отец и Рыбкин вышли из кабинета математики в смысле настроения – в противофазе. Отец был весел, словно сделал удачное предложение невесте.
Рыбкин, напротив, был задумчив и молчалив.
– А ножки у нее аппетитные! – подмигнул Рыбкину отец.
– Не знаю, я не каннибал, – задумчиво ответил Рыбкин.
Глядя на Рыбкина, я понял, как важно уметь иногда прислушаться к самому себе. Друг моего отца, казалось, отрешился от всего мира и вслушивался в себя, словно его душа была неисправным двигателем. Важно было вовремя понять: где «стучит» и что с этим делать, чтобы не довести до крайности, чтобы не заклинило.
Судя по всему, у Рыбкина с Клавдией Сергеевной встреча получилась удачной. Во всяком случае, на уроке геометрии она старалась на меня не смотреть и обходила пальцем мою фамилию в классном журнале, вызывая кого-нибудь к доске.
До конца учебы в восьмом классе оставался месяц. В июне начинались выпускные экзамены: письменная работа по алгебре, сочинение по литературе и устный экзамен по геометрии. Если учесть мои не очень хорошие способности, работа по подготовке к ним предстояла большая. Сам для себя я уже принял решение в девятый класс не идти. Отец был не против, а мама робко заикнулась о том, что неплохо было бы продолжить учебу, чтобы потом поступить в институт.
– Ну какой из него студент, сама-то посмотри! – возражал ей отец. – Троечник чистейшей воды! Сам не знает, чего хочет. Ему бы только с собакой своей по улице шляться да по Ленке этой вздыхать, все время забываю ее фамилию…
– Вершинина, – вздыхала мама и смотрела на меня отрешенным взглядом.
– Сам-то ты чего хочешь? – неожиданно спросил отец.
– Не знаю, – замялся я. – Может, буду поступать в какой-нибудь пищеварительный техникум…
– Пищеварительный! – передразнил отец. – Лишь бы к жратве поближе. Мы тебя что, плохо кормим?! Уж лучше произведем тебя в сан – все больше пользы будет.
– В какой еще сан? – ужаснулась мама.
– В сан техника, – уточнил отец. – Водопроводчики неплохо получают, да и халтуры у них постоянные: то у одного кран потечет,
– Не хочу в сантехники, – уперся я. – Хочу к тебе на завод. Буду на третий разряд готовиться и в вечернюю школу учиться пойду.
– А что, вариант, – поддержал отец. – И копейка в кармане, и профессия в руках. А учеба… Что она, эта учеба? Вон, Рыбкин со своей Клавдией – ученые, на хрен, а до сих пор в своих лямурах-абажюрах разобраться не могут.
Это было неправдой. У Рыбкина с Клавдией Сергеевной отношения складывались если не с геометрической, то с арифметической прогрессией точно. После смены на заводе Рыбкин, как конь Пижон, несся в мою школу и провожал Клавдию Сергеевну до трамвайной остановки. Да и сам он потихоньку становился пижоном: купил еще один костюм с модным слегка удлиненным пиджаком. Костюм был свекольного цвета в едва заметную черную полоску. Раздобыл он себе и два новых галстука, основательно потолкавшись среди фарцовщиков. По выражению отца, галстуки были «с петухами», то есть очень яркими. Клавдия Сергеевна внешне тоже очень изменилась. У нее появился еще один костюм, который был бирюзового цвета. Покрой его был таков, что под ним совершенно неожиданно обнаружились формы, которые в прежнем наряде были надежно скрыты.
Почти всегда Рыбкин и Клавдия Сергеевна заходили в кафетерий, который был по дороге к остановке, и Рыбкин угощал свою даму мороженым в вазочке с клубничным сиропом и чашечкой кофе. Это было известно всем, поскольку микрорайон у нас один на всех и спрятаться в нем сложно. Да они и не прятались.
Через какое-то время Рыбкин начал провожать Клавдию Сергеевну до самого дома. Однажды она зазвала его на чай. А там, как говорится, люди взрослые…
Обо всем этом отец негромко рассказывал маме. Но поскольку звукоизоляция в нашем доме не очень хорошая, я слышал все в деталях. Рыбкин заходить к нам перестал, все время проводил со своею подругой. Ее он называл не иначе как «моя белорусочка». Оказывается, Клавдия Сергеевна была родом из города Лиды.
– Клава из Лиды – охренеть! – почему-то удивлялся отец.
В конце мая отец нашептал на всю квартиру маме, что Рыбкин и Клавдия Сергеевна подали заявление в загс и в конце июня, сразу после завершения школьных экзаменов, они распишутся и будут жить у Рыбкина.
– Со всей живностью, – уточнял отец, подразумевая кошку моей классной руководительницы и пекинесиху Аду.
Было видно, что отец радуется за своего друга, но, с другой стороны, ему не хватало их прежних посиделок. По этой ли причине, или еще почему, но отец стал гораздо реже выпивать, чем очень радовал маму и вызывал мое беспокойство. На мой взгляд, нарушать привычный жизненный уклад, каким бы он ни был, дело весьма опасное. Окружающие, да и отцовский организм, уже привыкли к ежедневной «дезинфекции» и воспринимали такой образ жизни как неотъемлемую часть и своей жизни тоже. А тут вдруг революционные изменения семейного масштаба! Это меня настораживало, поскольку по сути своей я оказался закоренелым консерватором.
На фоне человеческого счастья Рыбкина и Клавдии Сергеевны я все больше думал и о своем. Точнее, о моем отношении к Лене и о ее ко мне. Я понимал, что обречен любить ее вечно, что такой любви человечество еще не знало. Очевидным было и ее безразличие к моей неказистой персоне. На какое-то время меня охватила апатия, и я даже стал подумывать о том, что неплохо было бы как-нибудь эффектно погибнуть: напороться на нож бандита, защищая честь какой-нибудь незнакомой девушки, или быть сраженным пулей в бою с нарушителями где-нибудь на советско-китайской границе. Но защищать от бандитов мне было некого, а до службы в армии оставались почти три долгих года. Мои душевные муки, сладкую боль которых я ощущал почти постоянно, прерывались необходимостью готовиться к экзаменам, которые я воспринимал не очень серьезно из-за дальнейших планов связать жизнь с производством.