Собаки на заднем дворе
Шрифт:
Май – самый добрый по отношению к людям месяц. Он не только предваряет начало лета, но и укорачивает сам себя за счет бесконечных праздников. По этой причине он пролетает быстро, как мой взгляд по бюсту Лены Вершининой, с которой нам осталось учиться вместе всего несколько дней. Последние майские дни расхолаживают не только нас, школьников, но и учителей. Особенно нашу классную Клавдию Сергеевну. По ней видно, что она ждет не дождется июня – месяца, когда мы наконец-то сдадим экзамены и она с чистой совестью выйдет замуж за Рыбкина. О ее предстоящем замужестве в нашем классе кроме меня не знал никто. Но я хранил эту тайну, хотя меня об этом никто и не просил. Думаю, что даже Лютиков-старший не знал о том, что математичка скоро изменит свой социальный статус и из школьной мымры превратится в респектабельную замужнюю даму. Правда, Клавдия Сергеевна уже не похожа на мымру.
Ее любовь к Рыбкину оказалась такой огромной, что своим краешком накрыла и всех нас, ее учеников. Если прежде математичка была к нам вежливо безразличной, то теперь иногда складывается впечатление, что она всех нас родила. И меня, и влюбленную парочку Игореху Зусмана с Иркой Жиляевой, и балбеса второгодника Валерку Обмолоткова, и респектабельного баловня судьбы Сашку Отливкина, и даже придурошного Лютикова-младшего по прозвищу Граммофон. По этой причине мы почти не боимся экзаменов по алгебре и геометрии. Я немного волнуюсь перед письменным экзаменом по литературе. Но у меня по поводу него появилась прекрасная идея. Традиционно среди тем сочинений, выносимых на экзамен, есть одна так называемая свободная тема, не связанная со школьной программой. Я твердо решил писать именно на свободную тему, какой бы она ни была. Это лучше, чем в миллиардный раз копаться в образе Евгения Базарова или Татьяны Лариной, которые мне совсем не симпатичны. Я бы не хотел иметь в друзьях такого циника, как этот Базаров. Да и в истеричную Татьяну Ларину не влюбился бы никогда. Вот если бы можно было написать сочинение про Лену Вершинину! Хотя нет. Тоже не стал бы писать, чтобы не выставлять свои чувства напоказ.
К экзаменам я готовился испытанным способом. Заучивал какую-нибудь теорему и объяснял ее Лаю. Мой пес готовился к экзаменам за восьмой класс наравне со мной. Кстати, по его собачьим меркам он в тот момент был моим ровесником: в два с небольшим собачьих года он был таким же пятнадцатилетним парнем, как и я.
Первым экзаменом была письменная алгебра – мой самый нелюбимый предмет. Готовиться к нему было бесполезно: никто не знал, каким будет задание, полученное из РОНО в запечатанном конверте. Экзамен проходил в спортзале школы, куда мальчишки всех восьмых классов накануне перетащили столы из школьного подвала. Столы были совершенно новыми, современными, совсем не похожими на наши облезлые парты, на которых легко просматривались три-четыре слоя краски разных лет.
Экзамен длился четыре часа, и задания были довольно непростые. Мне казалось, что я выполнил их вполне прилично, но, как выяснилось позже, это было не так. Я едва-едва получил трояк. Расстроенная Клавдия Сергеевна, чаще обычного поправляя свои очки, говорила мне:
– Алеша, ну как ты мог забыть о том, что при переносе числа из одной части уравнения в другую его знак меняется на противоположный?! Еле-еле на тройку написал!
Мне нечего было сказать в ответ. Было стыдно за свою тупость. Но я больше переживал из-за другого: Лена Вершинина по моим ощущениям, словно по правилам математики, изменила свое положительное отношение ко мне на отрицательное и накануне выпуска из восьмого класса стала отдаляться от меня, как наше детство от навалившейся юности. Я был подавлен происходившим. Находясь в какой-то прострации, я неожиданно для учителей и для себя написал экзаменационное сочинение на крепкую четверку: свободная тема «Жить – значит любить!» оказалась для меня злободневной. Лена тоже писала о любви: о любви к Родине в произведениях Тургенева. Вместе с Тургеневым они любили Родину на пятерку.
Последним экзаменом была устная геометрия. Его я тоже сдал на «хорошо», чем порадовал родителей.
– Вальцовщику геометрия на пользу! – сказал отец и улыбнулся, что случалось с ним редко.
Аттестаты об окончании восьмилетки нам вручили в торжественной обстановке спустя три дня после последнего экзамена. Вручала завуч. Директор почему-то на вручение не явился, что обрадовало всех, даже, кажется, Граммофона. Почти все наши одноклассники стройными рядами собирались в девятый класс. Только мы с Валеркой Обмолотковым решили с образованием покончить. Валерка взахлеб рассказывал, что будет работать помощником лесника где-то аж на Сахалине. У меня все было обыденней и проще: я через месяц собирался прийти на завод, в цех, где знал каждого рабочего по имени и отчеству.
У меня
– Что кнюпель повесил? – прервал как-то вечером мои размышления отец.
– Кнюпель? – растерялся я.
– Ну да. Это такая ручка, которая позволяет наводить торпеду на цель. Я на флоте был оператором РЛС, наводил этим самым кнюпелем торпеды на корабли условного противника. Твой нос – точная его копия: такой же обвисший – крути, куда хочешь.
Я представил себе свой нос-кнюпель, и мне стало невыносимо жалко себя. Жизнь казалась фантастически несправедливой. Вспомнилась самая первая несправедливость в моей жизни. Это было еще до школы, мне тогда было лет шесть, а, может, только-только исполнилось семь. В первые январские дни нас, малышей большого и дружного двора, пригласили на новогоднюю елку в жэк. В скромном помещении жэка не было ни елки, ни Деда Мороза со Снегурочкой, но была тетя – массовик-затейник, которая с нами играла в разные игры и лучшим участникам игр вручала подарки – елочные игрушки. Гвоздем программы был бег вокруг стульев под музыку. Стульев было на один меньше, чем карапузов, бегавших вокруг них под аккордеон, на котором играла та самая затейница. Я и тогда был довольно шустрый и всякий раз, когда замолкала музыка, успевал занять свободный стул. В конце концов, нас, участников игры, осталось двое: я и девочка с красивым белым бантом, а стул был один. Не знаю, как, но тогда во мне впервые в жизни сработала интуиция. Я понял, что в честной борьбе девочке меня не победить: я был быстрее, проворней. Но я вдруг почувствовал, что затейница непременно будет на стороне моей соперницы и перестанет играть на аккордеоне именно тогда, когда девочка поравняется со стулом, а я буду от него максимально далеко. Так и случилось. Проиграв, я ревел в три ручья, но не из-за того, что мне не досталась копеечная игрушка-приз, а из-за человеческой несправедливости.
Как ни странно, та история мне в жизни помогла. Я получил первую «вакцину несправедливости», и дальнейшая человеческая нечестность мною переносилась не так болезненно.
Гордо подняв свой кнюпель, я улыбнулся как можно шире:
– Все нормально, пап. О заводе думаю, о новой жизни.
– Молодец, правильно, – не поверил отец. – Ну их в баню, этих баб.
Он выдвинул из-под кухонного стола табуретку и кивком предложил мне сесть.
– У тебя, Леша, сейчас заканчивается слизняковый период жизни. Ты парень крепкий, справляешься. А любовь… Да хрен-то с ней, с любовью. Кроме нее в жизни других занятий много. Работа, друзья, спорт. Водка, наконец. А лучше, когда все это вместе. Только приоритеты расставляй. Семья – на первом месте, работа – на втором. А остальное – на третьем, на восемнадцатом. Ты, главное, к себе прислушивайся, улови, как попутный ветер, свое душевное состояние. Чтоб жить тебе было, если и не в радость, то чтоб хоть не противно. И оставляй какие-то дела на потом, не старайся жизнь прожить одним днем, всю сразу. Всегда нужно к чему-то идти, всегда. Остановился, считай, скоро ляжешь.
Отец примерился к рюмке, одиноко стоявшей на столе, но передумал и продолжил:
– Каждый человек имеет свои особенности, душевные и физические. Вот у меня, к примеру, ноготь был на ноге – вылитый орлиный коготь. С чего он такой нечеловеческий вырос? Загадка. И что ты думаешь? Как-то на работе мне чугунная болванка аккурат на этот коготь упала и его расплющила. Он стал самым обычным. Теперь хожу, как все остальные – уже не орел. Или вот, помню, была у меня одна…
Отец посмотрел на мое изумленное лицо и добавил:
– Это еще до твоей матери было, даже до службы на флоте! Так вот. Она была жгучей брюнеткой. Не цыганкой, но, как говорится, роковой женщиной. Волосы у нее были длинные-длинные. Бывало, шутки ради обернет ими мне голову – задохнуться можно! Волосы были густющие-прегустющие, прямо джунгли, а не волосы. Однажды она показала мне свой маленький секрет: один волос на ее голове был в несколько раз толще всех остальных. Прямо как будто из лошадиного хвоста, а не из человеческой головы. Такая вот генетика – продажная девка империализма! – вдруг развеселился отец.