Собеседники на пиру. Литературоведческие работы

Венцлова Томас

9. В эссеистике Вата и Бродского обращает на себя внимание сходный взгляд на язык. Сохраняя дистанцию по отношению к любой идеологии, оба поэта ставят язык в центр своих интересов и своего понимания человека. Ват подробно — и для своего времени новаторски — рассматривает тоталитарные механизмы искажения и извращения языка, ведущие к дегуманизации [530] . Бродский также настаивает на том, что политизация и идеологизация языка есть «лингвистическое преступление» [531] . «Падение языка влечет за собой падение человека» [532] . Как для Бродского, так и для Вата одна из основных целей поэтического искусства — противостоять этому падению, выпрямлять языковые нарушения, разоблачать ложные и демагогические языковые ходы и т. д. [533]

530

См. особенно такие его работы, как «Klucz i hak», «Dziewie'c uwag do portretu J'ozefa Stalina».

531

Бродский И. Большая книга интервью. С. 309 (интервью с Энн Лаутербах, 1987).

532

Там

же. С. 307.

533

Там же. С. 373 (интервью с Ариной Гинзбург, 1988); ср. Wat A. 'Swiat na haku i pod kluczem. London: Polonia, 1985. S. 33.

В заключение кратко рассмотрим единственный известный перевод Бродского из Вата. Приведем текст стихотворения «Быть мышью» в оригинале и в русской аранжировке:

By'c mysza By'c mysza. Najlepiej polna. Albo ogrodowa — nie domowa: czlowick ekshaluje wo'n abominalna! Znamy ja wszyscy — ptaki, kraby, szczury. Budzi wstret i strach. Drzenie. Zywi'c sie kwiatem glicynii, kora drzew palmowych, rozgrzebywa'c korzonki w chlodnej wilgotnej ziemi i ta'nczy'c po swiezej nocy. Patrzed na ksiQiyc w pelni, odbijad w oczach oble 'swiatlo ksiezycowej agonii. Zaszy'c sie w mysia dziurke na czas, kiedy zly Boreasz szuka'c mnie bedzie zimnymi palcami ko'scistymi by gnie's'c moje male serce pod blaszka swego szponu — tch'orzliwe serce mysie — krysztal palpitujacy. Быть мышью Быть мышью. Лучше всего полевой. Или — садовой мышью. Ни в коем случае не городской: человек исторгает кошмарный запах! Это знаем мы все — крысы, крабы, птицы. Вызывает отвращенье и страх. Дрожишь. Жрать пальмовую кору, лепестки глициний. Грызть замерзшие клубни в сырой земле. И плясать от холода в полнолунье, преломляя агонию лунную ледяную бельмом зрачка. Хорониться в норку, когда Борей безумный ищет тебя пятерней костлявой, дабы коготь вонзить в обмирающее от страха маленькое мышиное сердце — вздрагивающий кристалл.

Стихи Вата изображают «регрессивную метаморфозу», возвращение человека в мир низшей природы, и по смыслу близки к знаменитому стихотворению Мандельштама «Ламарк»: их легко прочесть как описание дегуманизации в тоталитарном обществе. При этом они, как и стихи Мандельштама, амбивалентны: кристалл коннотирует не только хрупкость, но и твердость, сопротивление [534] . Стилистически произведение развивается в гротескном ключе, используя язык мифа и язык науки; ритмически оно представляет собой верлибр и распадается на три почти равные строфы, каждая из которых заканчивается краткой (от строфы к строфе удлиняющейся) строкой.

534

См. более подробный анализ в нашей книге: Venclova Т. Aleksander Wat: Life and Art of an Iconoclast. New Haven; London: Yale University Press, 1996. P. 219–221.

«По сути, всякое стихотворение чисто технически имеет два-три измерения, которые очень важно сохранить при переводе. <…> Содержание для меня не столь интересно, ведь я не могу расширить или расцветить его, это будет против правил. Самое основное при переводе — сохранить строй оригинала», — говорил Бродский [535] . Перевод стихотворения Вата вполне соответствует строю и содержанию оригинала и на первый взгляд кажется практически дословным. Лишь более внимательное исследование обнаруживает некоторые отклонения от оригинала, которые придают тексту Бродского «свою физиономию», сближая его с собственной поэтической системой переводчика.

535

Бродский И. Большая книга интервью. С. 331 (интервью с Лизой Хендерсон, 1987). Ср. сходные соображения Вата в его трактате «О przetlumaczalno'sci utwor'ow poetyckich».

Прежде всего, текст Бродского короче (75 слов, у Вата, соответственно, 81 слово [536] ) — Из полнозначных слов у Вата повторяются три (by'c, mysi, serce), у Бродского два, причем ключевые (мышь, оба раза в первой строке и в маркированном положении, и страх, также в маркированных местах в начале и конце текста). Таким образом, перевод Бродского уже на этом уровне оказывается несколько более конденсированным, чем оригинал. Ритмически верлибр Вата не слишком далек от традиционного польского силлабического стиха с цезурами и женскими окончаниями. Верлибр Бродского ближе к русскому дольнику и сложнее (ср. конец последней строфы, где резко подчеркиваются длинные безударные промежутки, придавая ритму иконическую природу, отсутствующую в оригинале: обмир'aющее от стр'aха / м'aленькое мыш'uное сердце — / вздр'aгивающий крист'aлл). При этом Бродский разнообразит окончания строк. Шесть из них — мужские; в частности, мужская клаузула дается в конце каждой строфы, который тем самым выделяется и приобретает особую энергию (дрожишь… бельмом зрачка… кристалл). Можно заметить, что мужские и женские окончания в восприятии Бродского имели и семантическую природу («Дело в том, что четырехстопник с мужскими окончаниями автора, не говоря уж о читателе, сильно к чему-то обязывает. В то время как с женскими — извиняет… И вообще, это самый главный разговор, который может на этом свете быть» [537] ).

536

Возвратную частицу sie мы объединяем с предшествующим глаголом.

537

Бродский И. Большая книга интервью. С. 642 (интервью с Евгением Рейном, 1994).

В

этом же направлении перерабатывается синтаксис Вата. И в оригинале, и в переводе темп стихотворения ускоряется от строфы к строфе, но Бродский подчеркивает этот эффект, делает речь более рваной, сильнее сближает ее с заклинанием (у Вата в первой строфе шесть отдельных фраз, во второй — две, в третьей — одна, у Бродского, соответственно, — семь, три и одна). Вторая строка расширена усиливающим словосочетанием: «Ни в коем случае не городской» [538] . Особую энергичность стихотворению придает выбор лексических единиц: глагол второго лица дрожишь вместо абстрактного существительного drzenie, просторечное жрать вместо нейтрального zywi'c sie, конкретные и резкие бельмом зрачка, пятерней, коготь вонзить вместо менее выразительных w oczach, zimnymi palcami, gnie's'c <…> pod blaszjca swego szponu и т. д. Стих приобретает отчетливую северную, полярную атмосферу: грызть замерзшие клубни вместо rozgrzebywa'c korzonki (отметим анафорический параллелизм: жрать — грызть), плясать от холода вместо ta'nczy'c ро 'swiezej посу. По сравнению с оригиналом у Бродского более заметны звуковые связи (крысы, крабы; лунную ледяную / бельмом; Борей безумный и др.).

538

«Домашняя» мышь в переводе превращается в «городскую», т. е. зоологический термин в эпитет.

В русском языке, увы, практически невозможно передать остраняющий эффект третьей строки, которая Бродскому особенно нравилась из-за своей непереводимости: czlomek ekshaluje wo'n abominalna. Строка эта написана макароническим языком, отсылающим к польской барочной поэзии XVII века. В переводе эффект смягчен, хотя и применены стилистически маркированные слова: «человек исторгает кошмарный запах».

Таким образом, перевод — при всей своей точности — в целом обладает более острой и резкой фактурой, чем оригинал: Бродский придает ему «лагерный» колорит, проясняя то, что у Вата дается лишь намеком.

Любопытно, что мотив мыши с его богатыми мифологическими коннотациями в 70-е годы часто появляется и в оригинальной поэзии Бродского. Особенно показательно стихотворение «Торс», в определенном смысле сходное со стихотворением Вата. Дегуманизация и деанимация в «Торсе» доводится до логического предела (металла, камня), мышь оказывается единственным живым — при этом, видимо, гибнущим — существом; строфическое строение (пять длинных строк и одна короткая) также напоминает только что проанализированный текст. Нетрудно заподозрить здесь воздействие Вата, хотя оно вряд ли имело место («Торс» написан в 1972 году, за четыре года до публикации перевода «Быть мышью»). Скорее всего, мы имеем дело с совпадением, но оно — лишнее свидетельство сходства поэтического воображения Вата и Бродского.

«Сретенье»: Встреча в Петербурге

Мне посчастливилось быть знакомым с двумя великими петербургскими поэтами — Анной Ахматовой и Иосифом Бродским. Здесь я не собираюсь подробно излагать историю этих знакомств, тем более что уже рассказывал о них в нескольких публикациях. Настоящая статья есть попытка добавить некоторые соображения к вопросу о диалогических отношениях «младшего» и «старшего» поэта, а также проанализировать их на примере стихотворения Бродского «Сретенье», которое Кейс Верхейл назвал «может быть, самым ахматовским» [539] . Стихи эти неоднократно служили предметом разбора, но, как и каждый значительный художественный текст, их можно рассматривать много раз, всегда находя в них нечто новое [540] . Моменты, зафиксированные в моей памяти и дневниках, будут играть здесь некоторую, хотя, разумеется, не решающую роль: они могут добавить крупицы нового материала, полезного для ахматоведов и бродсковедов.

539

Верхейл К. Тишина у Ахматовой // Царственное слово: Ахматовские чтения. М.: Наследие, 1992. Вып. 1. С. 16.

540

См., например: Steckler I. The Poetic Word and the Sacred Word: Biblical Motifs in the Poetry of Joseph Brodsky. Unpublished Ph. D. Thesis, Bryn Mawr College. 1982. P. 51–86; Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge et al.: Cambridge University Press, 1989. P. 66–71; Верхейл К. Указ. соч. С. 14–20; Степанов А. Г. Организация художественного пространства в «Срегеньи» И. Бродского // Литературный текст: Проблемы и методы исследования. III. Тверь: Тверской государственный университет, 1997. С. 136–144; Szymak-Reiferowa J. Czytajac Brodskiego. Krak'ow: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiello'nskiego, 1998. P. 146–150; Лепахин В. Сретение Господне: Событие, праздник, икона, стихотворение И. Бродского // Slavica (Debrecen). 1999. Vol. XXIX. P. 71–86.

Два поэта впервые встретились 7 августа 1961 года. Ахматова была старше Бродского ровно на полвека: в момент встречи ему был всего двадцать один год, а ей уже исполнился семьдесят один. Начинающий стихотворец практически ничего о ней не знал и даже удивился, узнав, что она жива; «ждановская резолюция» 1946 года, заклеймившая Ахматову за «антинародные» стихи, прошла мимо его детского сознания [541] . Он часто говорил, что не сразу понял, с кем имеет дело. Обратное неверно: стихи молодого Бродского были сразу высоко оценены Ахматовой. Уже в январском номере «Нового мира» за 1963 год она опубликовала его строчку «Вы напишете о нас наискосок»(с подписью «И. Б.») как эпиграф к своему стихотворению «Последняя роза». Помню, что эта первая публикация Бродского — хорошо известного к тому времени подпольного поэта — тогда стала едва ли не главным предметом разговоров в неофициальных литературных кругах. К 1963 году Ахматова и Бродский уже были близкими друзьями. Когда к Ахматовой на дачу в Комарове приезжали молодые ленинградские поэтессы, гордые тем, что у них есть «весь Бродский», она отвечала: «Всего Бродского у вас не может быть, весь Бродский у меня — сейчас вот за водой пошел». Вскоре, в январе 1964 года, Бродский был арестован: Ахматова корила себя тем, что, сама того не желая, способствовала его аресту, так как КГБ следил за всеми ее знакомыми. Именно в это время я сам ближе познакомился с Ахматовой и был свидетелем ее мужественных усилий помочь арестованному, а позднее ссыльному поэту. Усилия эти увенчались успехом — еще при ее жизни, в сентябре 1965 года, Бродский был досрочно освобожден и успел ее увидеть. Кстати, в 1981 году он говорил мне, что о стараниях Ахматовой его спасти он не знал, когда находился в ссылке.

541

Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 2000. С. 30.