Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя
Шрифт:
Черский полистал фотографии на ноутбуке, посмотрел копии кое-каких документов, бумаг, писем… Снова сел к столу писать…
«Каким был Елисей Стефанович? Ну…, всё ведь со слов Хлои и сына Игоря, который помнит его, отца Елисея до четырнадцатилетнего возраста… И с его же, Игоря, слов характеристика матери – уже обиженной, «брошенной». Да, жена Хлоя, человек сильного характера, коммунистка, считала мужа балованным, безответственным, невнимательным и легкомысленным человеком… Правда, талантливым, весёлым, искренним и не жадным. Да, он был честен, справедлив. Он никогда не льстил, не завидовал, хоть и был высокомерен! Чурался рабочих и крестьян… Белая кость! Голубая кровь! Сын давал характеристику значительно более лестную… Но трудно было сыну, воспитанному матерью и ставшему тоже коммунистом, да ещё и чекистом-разведчиком, понять отца, принять его позицию. Оппозицию, яростную, безоговорочную! Игорь Елисеевич, хоть и редко, но получал от отца тайные письма. Этих писем, с девятнадцатого по тридцать девятый год, было и написано-то не более трёх-четырёх десятков, а сохранить в семье удалось меньше половины. Умных, глубоких писем, наполненных человеческой болью. Болью потерь, болью непонимания… Отец каждый раз убеждал сына, что необразованные, алчные, лживые люди в глубине души жаждут лишь воспользоваться революционной идеей и борьбой. Чтобы награбить, чтобы удовлетворить свои мелкие личные цели. И сын понимал, что отец искренен в своей оценке событий. Он ведь был величайшим оптимистом, человеком лёгким в общении, склонным к юмору и конформистским, либеральным решениям споров. Тем более он исповедовал обновительные идеи в культуре и искусстве начала двадцатого века. Все эти «измы» в музыке, живописи, поэзии. Но он остро чувствовал фальшь, боялся предательства и обмана. Рефлексирующий, встревоженный эмоциональной общей экзальтацией творческий человек, он был бы чаще всего во власти самообмана и оказался бы игрушкой в жёстких руках власть предержащих. Елисей Черский был лично знаком со многими деятелями «нового» искусства. И с теми, кто по очевидной ему глупости и недальновидности хотели отринуть, сбросить с «поезда революции» «старую» культуру. Он говорил об этом и Есенину, и Маяковскому и даже предсказывал их горькие, странные смерти… Да-а-а… Заблуждения и пламенные сердца, огонь и лёд отрезвления… Понял ли дед-генерал в старшем своём возрасте, в старшем возрасте «неразвитого»-таки социализма, постепенного его развенчивания, своего отца… Что-то, наверное, понял, но как человек, искренне и честно отдавший силы, сердце, жизнь высокой идее Свободы, Равенства и Братства, списывал неудачи на «недостатки и перегибы»… Защищал «человеческое лицо» коммунистической светлой идеи! А разве многим людям понятно сразу, на берегу, «что такое хорошо, и что такое плохо»? Что нет в Природе ни Свободы, ни Равенства, ни Братства. Один успешнее, другой талантливее, третий никакой… Порядочных, благородных, тех, широко образованных и интеллектуальных, кто способен внимательно выслушать, понять, добрых и сердечных – мало! А таким ведь был прадед! И как мог такой «шагать в строю»? Дед Игорь вспоминал, что ему мальчику и потом отроку, никогда не было скучно с отцом, как умел Елисей увлечь, научить, ободрить. Дед Игорь вспоминал (и я помню пару таких тягостных писем прадеда), как в тридцатые Елисея Стефановича, «тонувшего» в одиночестве, начала – «прикусывать» депрессия, как «зацепила» его подагра, как подселился к нему «чёрный пёс» разочарования. Во всём! Он стал нуждаться в помощи, он не мог обходиться без постоянной няни-подруги, женщины-жены. Он в сомнениях, смятении, (а, видимо, какая-то уже была на примете!) ему трудно решиться…! Он ещё на что-то надеется… Так дорога ему Хлоя, так больно… без детей… Трудно без Родины… Но он ждёт их уже более пятнадцати лет… Позже он написал (это уже в последнем письме), что болеет серьёзно, что ухаживает за ним молодая женщина, что она наполовину сербка, наполовину немка. Что её родители убежали от нацизма в Швейцарию, устроились там, живут уже два года ждут-не дождутся доченьку… Что она зовёт его, и он собирается с ней в Швейцарию, но что ему нужен морской тёплый климат…
Потом, уже после войны, сын-разведчик по своим каналам, очень осторожно и хитро, выведал, что отец его, Елисей Стефанович Черский, действительно проживал в Швейцарии, в Берне, примерно с тридцать девятого года, что тот был женат на женщине, лет на тридцать его младше… Сведения, к сожалению, были скудные, отрывочные и часто противоречивые. Да и кому был нужен эмигрант-музыкант? Практически славянин… И его жена… Эх! А ведь прадед уже в тридцать был известный музыкант! Выезжал в Европу со своими концертами. Его сочинения исполняли… Скрипач-виртуоз и музыкант-новатор… Париж, Берлин, Варшава, Женева, Милан, Стокгольм. И Прага! И Вена! Гастроли, гастроли…, до четырнадцатого года плотный график… Жаль, что прабабка Хлоя мало чего сохранила… Большая часть его сочинений утеряны! Точнее – затеряны. А эти, уцелевшие (слава Богу!) космические пять мистерий… Исполнял ли он их где-то? Во Львове тогда, в девятнадцатом? Позже? Что ещё сочинил? Доработал?… Неизвестно… В своих письмах сыну он жаловался, что ему… не работается… Что ушла его музыка, молчит его скрипка…»
Савва с удовольствием качался на «волнах своей памяти, а, пообедав и чуть прогулявшись, он решил вздремнуть. Подспудно он снова ждал от сновидения знака, подсказки.
И ведь точно! Сон оказался замечательным и (кто его знает?)… пророческим.
Будто бы он во Львове… Вторая половина девятнадцатого века… Он знакомится с интересной парой. Мужчина с тяжёлым, засыпающим лицом и ледяными глазами. Глубокие морщины на переносице и от крыльев носа… Представляется:
– Яков Брюс, колдун, алхимик, идеолог петровских реформ и друг Петра Великого.
Она – яркая красавица с высокой причёской и золотым мехом на голых матовых плечах. Пленительная, чарующая и опасная улыбка, которая прячется не в ироничных и равнодушных глазах, а в коварных полных губах, словно вот только испытавших сладчайший поцелуй… Или помада нарочито так размазана! Кровь, кровь тех её мужчин…
Брюс представляет её:
– Ванда. Да, та самая! «Львовская Ванда» писателя Захер-Мазоха. Что испугались-то? Ну-ну… Да вы, батенька, и так и в цепях, и в ремнях и в мехах. И вам нужна плётка! Вам нужна трёпка!
Вдруг из-за спины фельдмаршала выходит маленькая девочка с игрушечной плёткой и тяжёлой связкой ключей в руках.
– Я Хлоя! Я дочка Елисея Стефановича. А Вы? Ах, да… Я знаю…. Вы заблудились… Нет, что вы! Эта плётка не вам… Вам – ключи! Вы же заблудились… Я помогу! А вы должны идти за мной… Не удивляйтесь. И слушаться и меня, и себя и мою подругу Алису… Это её плёточка! Она поможет нам «заплетать» дорогу и «расплетать» узелки… в памяти… А вот и Алиса!
– Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее! – поторопила всех Алиса.
– Вам ясно? – Ухмыльнулась Ванда, облизывая свои красные губы и приподнимая юбки, чтобы поправить сбившуюся резинку на шёлковом чулке.
– Ну да, в целом – неуверенно промычал Савва Арсеньевич – Быстрее! Мне следует поторопиться.
– Вы идиот! Вы не усвоите даже «первой производной»! – засверкала глазами роковая красотка.
– Спокойно, Ванда – тоже кольнул композитора льдом глаз Яков – он поймёт! Медленнее! Медленнее следует жить, молодой человек! Вдумчивее! Бежать душой и духом от суеты и тупости! К Благому Разуму! От тухлой «правильности» к сочной неправильности! Вы же – Рыба. Вам не трудно понять… Ну-ну, не обижайтесь… Просыпайтесь!
«Этот сон следует записать сейчас же!» И показать А.А. Тут один из этих «ключей»! Точно… Чую… – И Савва начал писать далее, заварив себе чайничек крепкого чая.
Сейчас он решил сделать ряд записей – воспоминаний о деде Игоре.
«Мой любимый, мудрый «королевич Елисеевич»! Родился он девятого ноября девятьсот пятого года. Да-а-а… Скорпион Скорпионович! Пальца ему в рот не положи! И не спорь, даже не противоречь! Э-э… Кто там у него… в управителях?… Алина говорила… Да – Плутон и Марс! Что ещё?… Имя скандинавского происхождения… Ингвар… Да… «Воин Бога», «Хранитель Бога», «Хранимый Фрейром»… Точно про деда! Высокий, костистый, с гордо поднятой головой и жёсткими волосами, со лба зачёсанными назад… Выправка, и природная, и военная. Себялюбив, горд! Да, было такое… Упрямец и боец! Что уж любит – защитит! Сверхъестественное трудолюбие, непревзойденная целеустремлённость! Практицизм и хватка… Карьера и чувство долга… Патриот! Но эта логичность, логистика во всём прятали в себе и широту и глубину интересов… И даже богатство воображения, и любознательность, и склонность к саморазвитию! Одинаково любил и Дюма, и Жюля Верна, и Толстого и Гётте. Выйдя на пенсию, был переменчив в настроении, рефлексировал, всё ревизировал, корректировал свои идеалы… Понимал ли уже наконец, что истину следует искать не в борьбе, а в гармонии, а направление развития не в победах, а в равновесии? Начинал ли подозревать, что не следует человеку быть уверенным, будто он до конца понимает смысл и конечный результат своих дел и устремлений…? Да… Несовершенство… всего… Душе нужен приют. Где он? А вообще дед бывал остроумен, добродушен, мог очаровать любого и, особенно, любую… Да, бывал романтичен и замечался за ним (и в семьдесят!) повышенный интерес к слабому полу. Но! Шутил: «Я – преданный семье бабник!» Точно. Был семьянин отменный! А как он мог и как умел заразить оптимизмом, убедить! И не вздумайте хоть грамм критики в его адрес! И не трогать самолюбие! И не пытаться – укусит! Больно!
Умер он в восемьдесят девятом. Восемьдесят четыре года. Умер от инфаркта, быстро, даже не побывав «дряхлым стариком». Ежедневная зарядка, пробежка… Плавал утром,… вышел на берег и упал замертво…
В начале тридцатых он работал инженером-механиком в одесском порту. А в тридцать четвёртом его направили на работу в «органы». НКВД в этом году был реорганизован. Появились новые структуры по обеспечению государственной безопасности. Вот туда Игоря Елисеевича и направили… Внешняя и контрразведка.
Ах, да… В тридцать втором он женился. Родился сын Арсений… Жена родом из Николаева. На николаевском судозаводе они и познакомились. Дед был в командировке. Бабуля тогда работала в заводской столовой, училась в институте…
И вот сорок первый. Война. Семья Игоря экстренно эвакуирована на Урал, в город Молотов. Позже, э… в пятьдесят седьмом, городу вернут прежнее название – Пермь. Семья обустраивается, дед меняет профиль работы… Он сейчас не разведчик, он чекист, но инженер… Он занимается переводом машиностроительных заводов в Молотов, Свердловск, Челябинск… На военные рельсы…
В сорок четвёртом, когда вновь потребовалась его хватка разведчика, да ещё отличные знания и немецкого, и польского, и украинского языков, деда забрасывают на Западную Украину и далее в Польшу… Работа во Львове, Кракове, и его поиски следов отца, Елисея… Знакомства, связи… И личные тоже… Но вот в «органах» созревает какой-то донос: отец майора НКВД Черского И.Е., музыкант Черский Е.С. пропал без вести во Львове в девятнадцатом. Есть мнение (!) – невозвращенец и антисоветчик… Вдруг? Отозвать майора! Деда не репрессировали, а просто отправили обратно на Урал. Поиски следов Елисея временно остановлены.