Собиратель ракушек
Шрифт:
Миссис Драун, к несчастью для себя самой, категорически отказывалась верить, что слухи улеглись: ей казалось, они где-то рядом, стоит лишь навострить уши. Хватит языки распускать, голосила она из окна, когда мы шли гулять в предгорья и проходили мимо ее одноэтажного домика. Сплетники! Она перебралась в комнату Гризельды, спала в ее кровати. Побледнела, если не пожелтела лицом. На улицу по-прежнему не выходила, даже до почтового ящика. Дом пропылился. Трава во дворе засохла. Водостоки наглухо забились листвой и грунтом. Казалось, домишко вот-вот провалится под землю.
Между тем Гризельда регулярно писала своим. Раз в месяц среди доставленных счетов Розмари обнаруживала надписанный мелкими
Дорогие мама и сестренка, в городе, где мы сейчас, целый акр отведен покойникам. Для них тут поставлены высокие шкафы, вроде как посудные, с ящичками. Между ними дорожки травой засажены. Очень красиво. Наш номер идет с успехом. Боев тут нету, они на другом конце острова. Как и вы, мы о них ничего не знаем.
В письмах не было ни слова сожаления, ни намека на раскаяние. Сидя на кровати, Розмари одними губами проговаривала названия на штампах и марках: Молокаи, Белу-Оризонте, Кинабалу, Дамаск, Самара, Флоренция. То были названия из всех частей света, и каждый конверт читался как песня: Сицилия, Масатлан, Найроби, Фиджи, Мальта; Розмари в своем воображении рисовала картины земных и океанских просторов, необъятных и неизведанных, раскинувшихся за пределами Бойсе. Она часами крутила письмо перед собой, гадая, сколько же народу передавало его из рук в руки на долгом пути от сестры в Бойсе, сколько же народу оказалось между нею самой и розовым отблеском солнца в облаках над горными вершинами Непала, тысячелетними садами Киото и черными приливами Каспия. За пределами швейной фабрики и супермаркета «Шейверс», за обшарпанным, просевшим домиком, что на северной окраине города, забрезжил совсем другой мир. И вот доказательство. В том, другом мире обитала ее сестра.
Ни одного из этих писем Розмари не показала матери. Она решила, что для той будет лучше, если Гризельда исчезнет с концами.
Вокруг этих писем, работы и матери сонно крутилась тоскливая, гнетущая, пресная жизнь Розмари. На ткацкой фабрике она сквозь защитные очки следила, чтобы выкрашенная материя ровно ложилась на товарные валики; во время всей смены нещадно ныла спина, от стона и скрежета намоточных станков раскалывалась голова. От сидячей работы девушка прибавляла в весе, на отечных ногах быстро стаптывалась обувь. Перед тем как ехать в «Шейверс», Розмари составляла подробный список продуктов, подбивала баланс чековой книжки огрызком карандаша и кормила супом угасающую мать. Уборкой дома и покупкой косметики Розмари не утруждалась. Занавески на окнах выцвели. Диванные подушки пестрели обертками от бисквитных батончиков; в прилипших к подоконникам жестянках из-под лимонада кишели муравьи.
Со временем она доверила свою девственность и судьбу Даку Уинтерсу, застенчивому, толстопузому, пропахшему говяжьим фаршем мяснику из «Шейверса». Тот перебрался в осевший домишко. Робко пытался делать что-то по хозяйству, с неизменной банкой пива в руке возился во дворе, прочистил кривые желобки водостоков, повесил новую дверь с металлической сеткой, заменил расколотые плиты на дорожке, ведущей к дверям. Накачиваясь до полупьяного состояния водянистым пивом, он кое-как терпел миссис Драун, которая без умолку несла бессвязную чушь насчет сплетников, занимала комнату Гризельды и упрямо не желала спускать за собой в уборной. Бесхитростный верзила, он засыпал, пока Розмари у него под боком решала филворд. Изредка они неумело исполняли супружеский долг. Но во вкус так и не вошли.
А письма от Гризельды по-прежнему приходили ежемесячно
Когда минуло ровно десять лет с момента исчезновения Гризельды, Дак Уинтерс нашел в ванной труп своей тещи. Без признаков насильственной смерти. Розмари развеяла прах матери на заднем дворе. Но на улице шел дождь, и прах слипался в серые комочки – эффектного зрелища не получилось: все, что осталось от миссис Драун, оседало на кустиках пахизандра или сбегало неопрятными каплями по забору в соседский двор.
В тот вечер умаявшийся на работе Дак поплелся в спальню и увидел, что Розмари с мокрыми от слез щеками лежит на кровати, вытянув толстые ноги, и держит на коленях аккуратно перевязанную стопку конвертов и потрепанную плюшевую панду. Дак прилег рядом и просунул руку под шею жене. Розмари посмотрела на него заплаканными глазами.
Уж признаюсь тебе, всхлипнула она, сестра все эти годы слала нам письма. А я их от мамы прятала.
Знаю, прошептал Дак.
Она весь свет объездила. И не расстается с тем хлыщом.
Дак привлек к себе жену, положил ее голову на свое толстое пузо и стал укачивать. Она рассказывала мужу эту историю – историю Гризельды, а он утешал ее и целовал катившиеся по щекам слезинки. Я знаю, шептал он. Кто ж не знает?
Потом Розмари рыдала у него на груди. Так они и лежали, Дак целовал ее в макушку, вдыхая запах волос. В солоновато-сладкой нежности два тела начали двигаться одновременно, с мягкой настойчивостью. Он осыпал поцелуями ее всю. После, лежа в объятиях Дака, Розмари прошептала: это истории моей сестры. Для нее самой писаны. А у нас с тобой теперь свои будут. Так ведь, Дак? Он ничего не ответил. Уснул, что ли.
Наутро Дак проснулся позже обычного и, выйдя на кухню, увидел, как Розмари сжигает в раковине последний конверт из заветной пачки. У них на глазах бумага почернела и рассыпалась хлопьями. Дак сжал запястье жены и повел ее туда, где деревья и травы зеленели под сияющим небом после вчерашнего дождя. Миновав жилой квартал, они подошли к безымянному склону и стали охая продираться в своих разношенных кроссовках через колючки, приминая подошвами звездочку-мокрицу, ковыль, подсолнухи и с каждым шагом поднимая в воздух облачко пыльцы. Остановились они, тяжело дыша, на высоком пятачке, откуда город был виден как на ладони: купол местного Капитолия, ветвистые улочки, скудные ряды домишек на северной окраине, а вдалеке – сверкающие белизной вершины гор Овайхи [10] . Дак снял фланелевую рубашку, расстелил ее на цветущем разнотравье, и они с Розмари занялись любовью – посреди стрекота кузнечиков, плывущих облачков пыльцы, под открытым небом, в холмистом предместье над городом Бойсе.
10
Овайхи – горы и река на стыке штатов Орегон, Айдахо и Невада.
И с той поры стали они жить в согласии, незаметно для себя открывая наконец-то друг друга. Дак побелил дом; Розмари установила на заднем дворе камень в память о матери. Они до блеска отдраили двери и окна, вывезли на тачке коробки и тюки со старым барахлом, волейбольные кубки, школьные тетради. Пробовали садиться на различные диеты; мы даже видели, как они, держась за руки, неспешно нарезали круги по парку «Верблюжья спина». А письма от Гризельды ежемесячно швыряли в мусорное ведро, даже не разглядывая почтовую марку.