Собиратели ракушек
Шрифт:
– Да, Порткеррис.
– Я так и знала. Я жила там один раз в каникулы, но все время лил дождь.
– Надо же.
Больше Пенелопа не нашла что сказать и, заполняя паузу, стала разливать чай. Когда с этим было покончено, чашки розданы и торт нарезан, она попробовала возобновить беседу:
– Ну а теперь расскажите, как вам было в гостях? Весело?
Да, очень весело, сообщили они. Домашняя вечеринка на десять человек, в субботу скачки, потом все ужинали у кого-то из соседей, потом были танцы, спать легли только в четыре часа.
На взгляд Пенелопы, это было ужасно, но
– Да? Замечательно!
Оказалось, что больше им сообщить нечего, и ей снова пришлось взять дело в свои руки. Она стала рассказывать, что к ней приезжала Оливия с приятелем-американцем, но Амабель подавила зевок, а Ноэль, сидевший на скамеечке у камина, сложив чуть не пополам длинные ноги и поставив чашку с чаем рядом на пол, слушал хотя и вежливо, но без особого интереса. Говорить ли ему о смерти Космо? Пенелопа подумала и решила, что не стоит. Может быть, поделиться новостью, что к ней приедет пожить Антония? Пожалуй, не надо и этого. С Космо Ноэль не был знаком, и семейные дела его мало занимали. Его вообще, по совести говоря, мало что занимало, кроме собственной персоны, он пошел в отца не только внешне, но и характером.
Пенелопа собралась было справиться о его работе и уже открыла рот, чтобы спросить, как идут дела, но он опередил ее:
– Ма, кстати, о Корнуолле… – Они что, туда ездили? – Ты знаешь, что одна из картин твоего отца будет на этой неделе продаваться с аукциона в «Бутби»? «У источника». По слухам, она должна пойти где-то за двести тысяч. Интересно будет, правда?
– Я об этом знаю. Оливия сказала вчера за обедом.
– Тебе надо поехать в Лондон. Чтобы лично присутствовать. Должно быть очень занятно.
– А ты собираешься там быть?
– Если сумею выбраться с работы.
– Удивительно, как вошли в моду эти старые полотна. И какие за них теперь деньги платят. Бедный папа в гробу бы перевернулся, если бы знал.
– «Бутби», я думаю, на них прилично нагрел руки. Ты видела, какую рекламу они поместили в «Санди Таймс»?
– Нет, «Таймс» я еще не успела посмотреть.
Неразвернутая газета лежала на стуле у нее за спиной. Ноэль протянул руку, взял газету, нашел то, что искал, и, перегнув, показал матери. Пенелопа увидела внизу страницы традиционную рекламную шапку художественного салона «Бутби».
– Вот это: «Второстепенная работа или крупное открытие?»
Она пригляделась к мелкому шрифту. Сообщалось, что через аукцион «Бутби» были проданы два небольших полотна, близких по манере и сюжету. Одно пошло за триста сорок фунтов, а за другое уплачено свыше шестнадцати тысяч.
Чувствуя на себе взгляд Ноэля, Пенелопа стала читать дальше: «Аукцион „Бутби“ немало способствовал серьезной переоценке викторианской живописи, еще недавно совершенно не пользовавшейся вниманием. Наши компетентные консультации – к услугам потенциальных клиентов. Если у вас есть что-нибудь относящееся к этому периоду, что вы хотели бы оценить, почему бы вам не позвонить нашему эксперту мистеру Рою Брукнеру, который с удовольствием приедет и выскажет свое мнение совершенно бесплатно».
Дальше шли адрес и номер телефона и больше ничего.
Пенелопа свернула газету и отложила в сторону. Ноэль ждал. Она
– Почему ты хотел, чтобы я это прочитала?
– Просто подумал, что, может, ты заинтересуешься.
– Заинтересуюсь возможностью оценить мои картины?
– Не все, конечно. Картины Лоренса Стерна.
– Чтобы застраховать? – ровным голосом спросила Пенелопа.
– Ну, если угодно. Я не знаю, на какую сумму они у тебя застрахованы. Но имей в виду, сейчас пик рынка. На днях Милле был продан за восемьсот тысяч.
– Но у меня нет Милле.
– А ты… не склонна продать?..
– Продать?! Картины моего отца?
– Не «Собирателей ракушек», понятное дело. Но, может быть, панно?
– Они не окончены. И, наверное, ничего не стоят.
– Это ты так думаешь. Потому-то и надо обратиться к оценщику. Прямо сейчас. Если ты будешь знать их цену, ты, может быть, передумаешь. В конце-то концов, они висят на лестнице, кто их видит? Ты сама-то, наверное, на них не смотришь никогда. И даже не заметишь их отсутствия.
– Откуда ты знаешь, замечу я их отсутствие или нет?
Он пожал плечами:
– Нетрудно догадаться. Работа посредственная, сюжет тошнотворный.
– Если эти панно тебе так не нравятся, хорошо, что ты больше не живешь там, где они могут тебе досаждать. – Пенелопа отвернулась от сына. – Амабель, милочка, может быть, еще чашечку чаю?
Ноэль знал: когда мать начинает говорить высокомерным ледяным тоном, значит терпение ее на пределе и с минуты на минуту может последовать взрыв. Дальнейшие уговоры принесут больше вреда, чем пользы, они будут только подпитывать ее упрямство. Но, по крайней мере, ему удалось заговорить с ней на эту тему и заронить, так сказать, нужные семена. Потом, оставшись одна, она еще поразмыслит и, вполне возможно, примет его точку зрения. Поэтому Ноэль с обворожительной улыбкой, сделав на полном ходу поворот кругом, поспешил признать себя побежденным:
– Ладно. Твоя взяла. Не будем больше об этом.
Поставив чашку, он сдвинул манжету и взглянул на часы.
– Ты торопишься?
– Особенно рассиживаться, конечно, некогда. До Лондона путь неблизкий, и пробки на дорогах будут кошмарные. Да, ма, ты не знаешь, моя ракетка наверху? У меня назначена игра, а я нигде не могу ее найти.
– Не знаю, – ответила Пенелопа, радуясь перемене темы. Комнатка Ноэля на втором этаже была забита коробками и чемоданами с его одеждой, а также разным спортинвентарем, но сам Ноэль заглядывал туда редко. Он вообще почти никогда не оставался ночевать у матери в Глостершире, и Пенелопа не имела представления, что и где там лежит. – Может быть, поднимешься и взглянешь?
– Да, пожалуй. – Он разогнул длинные ноги, встал. – Я быстро.
Слышно было, как он поднимается по лестнице. Амабель опять украдкой зевнула. Она уныло сидела на диване, похожая на скорбную русалку.
– Вы давно знакомы с Ноэлем? – обратилась к ней Пенелопа нарочито светским тоном.
– Месяца три.
– А живете вы в Лондоне?
– Родители живут в Лестершире, а я в Лондоне снимаю квартиру.
– Работаете?
– Только если нужда заставляет.
– Не хотите ли еще чаю?