Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

Колосов Леонид Сергеевич

А Париж невозможно не любить. Это я понял сразу же, как только оказался в этом неповторимом городе. До этого крылатая фраза «Увидеть Париж и умереть» как-то меня не волновала. Первый мой визит во французскую столицу имел место в августе 1966 года. Я находился в Москве в очередном отпуске и собирался вновь отправляться в вечный город. Жена, первая жена, с детьми оставалась в Москве еще на месяц по семейным обстоятельствам. Мои вещи были собраны, мой родной 5-й отдел ПГУ КГБ в лице его начальника провел со мной воспитательную беседу, сдержанно похвалил за достигнутые успехи, дал ЦУ на ближайшее будущее. Я заехал в газету «Известия», чтобы попрощаться с ребятами из иностранного отдела. Меня вдруг срочно вызывают к главному редактору Льву Николаевичу

Толкунову. Он пришел в «Известия» из самой главной по тем временам партийной газеты «Правда», где занимал должность ответственного секретаря. Отличался он удивительно мягким характером, никогда не кричал на подчиненных, а если и увольнял кого из газеты за разные прегрешения, то уходил тот человек обязательно на более высокую должность, с более высоким окладом. Замечательный, в общем, был человек. Так вот явился я к нему в тот день в кабинет, и между нами произошел короткий диалог:

— Леонид Сергеевич, ты очень любишь ездить поездом?

— В принципе не очень. Лучше самолетом. Быстрее, приятнее и надежнее.

— Вот я тоже так думаю. Поэтому дано указание срочно заказать тебе билет на самолет Москва — Париж — Рим.

— А почему через Париж? Ведь летает же прямой самолет до Рима.

— Вот в том-то и дело. Есть у меня к тебе небольшая просьба, вернее поручение. В Париже у нас корреспондентом сидит Лев Володин. У тебя с ним хорошие отношения?

— Даже дружеские. Он свой парень, да и журналист отличный.

— Прекрасно. Ты передашь этот пакет Леве, мое к нему послание. Просьба не вскрывать. Понятно?

— Понятно.

— Далее. У тебя большой багаж?

— Нет. Один чемодан. Жена с девчонками еще месяц побудут в Москве, потому что…

— Не важно. Раз нужно, так нужно. Значит, возьмешь с собой небольшую посылку с представительскими продуктами для корпункта Володина. Если будет перевес багажа, мы оплатим.

— Нет проблем, Лев Николаевич. Все исполню как надо.

— Ну, тогда с Богом, вернее с коммунистическим приветом.

Главный редактор встал из-за своего необъятного стола и подошел ко мне попрощаться. И тут меня обуяло необыкновенное нахальство.

— Лев Николаевич! А можно мне задержаться на недельку в Париже?

— Зачем?

— Я никогда не был в этом городе и всю жизнь мечтал в нем побывать. — Меня все более охватывало вдохновение, связанное с враньем, естественно. — Париж мне даже во сне снился. Я все пластинки с французскими песнями собрал. Ведь основной язык у меня в институте был французский. Я до сих пор говорю на нем свободно и пою даже. «Париж, Париж, ты в синеве ночной огнями яркими горишь…» — Я начал петь, а петь я умел, известную французскую песню на русском языке. — Я биографии всех шансонье наизусть знаю. Шарль Трене, Марсель Шевалье, Жорж Брассанс, Ив Монтан, Фрер Жак, Шарль Азнавур, Эдит Пиаф, Мирей Матье…

Толкунов захохотал. У него даже слезы на глаза навернулись.

— Ну, Аллах с тобой, Леонид. Даю тебе семь дней. А «контора» твоя возражать не будет?

— Что вы, Лев Николаевич! Конечно нет. Им моя командировка в Париж тоже вот как нужна! Они даже спрашивали, не могу ли я как-нибудь, договорившись с вами, остановиться на несколько дней и кое-что передать резиденту.

Я нагло врал. Никто в моем отделе таких пожеланий не высказывал. Но я был уверен в том, что Толкунов проверять не будет. Он мне очень верил, а я его редко обманывал. Очень редко.

— Ну что же, тогда договорились, — Лев Николаевич крепко пожал мне руку и лукаво улыбнулся, — желаю удачи во всем.

Я вышел из кабинета, спустился на четвертый этаж, попрощался с коллегами-журналистами и помчался на встречу с коллегами-разведчиками.

Своему кагэбэшному начальнику я врал тоже, утверждая, что товарищ Толкунов попросил меня на неделю задержаться в Париже, чтобы помочь нашему корреспонденту Льву Володину в подыскании новою помещения для корпункта и в составлении плана пропагандистских статей по тематике, предложенной ответственными

товарищами из ЦК КПСС. Я прекрасно понимал, что магическая аббревиатура из шести букв положит начальника на обе лопатки, ибо еще в разведшколе нам вдалбливали, что «КГБ — это верный слуга партии». Так оно и получилось. Шеф призадумался и, сказав, что с мнением кандидата в члены ЦК товарища Толкунова надо считаться, по внутреннему телефону набрал какой-то номер. Вскоре в кабинет явился начальник «французского направления», тоже знакомый мне человек. Разговор состоялся недолгий. Из него я понял, что, во-первых, мне надо «поработать» с товарищем Володиным, поскольку он никак не идет на сотрудничество с нашими коллегами в Париже, и, во-вторых, пользуясь своей журналистской «крышей», постараться выяснить, что за люди работают в новой антисоветской организации под названием «Международная литературная ассоциация», сокращенно МЛА. Точный адрес этой ассоциации мне должны дать ребята из парижской резидентуры. На эту «операцию» мне предлагалось пригласить Леву Володина, не раскрывая ему, естественно, деталей мероприятия.

Самолет «Аэрофлота» приземлился в аэропорту Бурже. Был вечер, над Парижем висели облака и моросил дождичек. Лева Володин встретил меня с радостной улыбкой. Заграбастав меня в мощные объятия, он заорал на весь зал ожидания, да так громко, что находившаяся неподалеку элегантная дама отшатнулась в сторону, а ее собачка благородных кровей на поводке с испуга присела на задние лапки.

— Ленька, дорогой ты мой! С прибытием тебя, старик! Я все знаю, мне позвонили из редакции, и я очень рад, что неделю побудем вместе. Итак, какие будут распоряжения?

— Я твой гость, Левка. Посему парадом командовать будешь ты. Но сначала, чтобы не забыть, возьми этот пакет от главного редактора, а то он мне весь карман прожег. Все боялся, как бы не потерять. Видимо, послание сверхсекретное — видишь, как заклеен. Но все же убедись, что я его не вскрывал.

— Иди ты к черту! — Володин небрежно сунул конверт во внутренний карман легкого пиджака. — Какие могут быть секреты от тебя, дружище!

— Нет, нет, ты не шути! Вынь конверт и убедись, что сургучные печати на месте. Ну ладно, ладно. Я шучу, конечно. Теперь держи эту коробку. Здесь представительские продукты для твоего корпункта. Судя по тому, как в коробке что-то булькает и гремят какие-то железяки, тебя осчастливили экспортной водкой и банками с икрой. А от меня в чемодане лежит пара бутылок армянского коньяка. Но это неприкосновенно до гостиницы.

— Какая гостиница! Никаких отелей. Зачем тратить редакционные деньги! Будешь жить у меня в корпункте. Мне не надо будет таскаться за тобой каждый день.

— Ты прав, как всегда, мон шер! Я полностью в твоем распоряжении. Но ведь сегодня еще есть время. Может, заедем полюбоваться на Эйфелеву башню, Триумфальную арку и Елисейские поля, если это по пути?

— Эйфелева башня? Да ты свихнулся, что ли, старина! Все это успеем потом. Знаешь, что делал восточный мудрец и весельчак Ходжа Насреддин, прежде чем остановиться в том или ином городе?

— Знаю. Сначала он ехал на базар, чтобы убедиться в изобилии и разнообразии продуктов, потом посещал местное кладбище, дабы посмотреть, уважают ли горожане память предков своих. И если все было в порядке, Насреддин осчастливливал своим пребыванием городище сие.

— Правильно. Молодец Колосов. И везде-то вы были, и все-то вы знаете. А теперь слушай. Мы сейчас заедем ко мне в корпункт, где ты оставишь вещи и приведешь себя в порядок. Да и я тоже переоденусь. Затем я свожу тебя в «Мулен Руж» — знаменитую «Красную мельницу». Там мы усладимся стриптизом, которого нет в твоей католической Италии, посмотрим на голых девок в канкане, послушаем хорошие песенки и поужинаем. Потом, завтра, съездим на русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Это в нескольких десятках километров от Парижа, а вот вечером я поведу тебя в «чрево Парижа» — знаменитый парижский базар. Отдадим должное мудрецу Насреддину.