Соблазн на всю ночь
Шрифт:
– В самом деле? – Одна бровь Тристана поднялась вверх. – Так проходит земная слава, как говорили римляне.
Отец саркастически улыбнулся:
– Нет, дорогой, слава Востриковой на этом не закончилась. Этот бордель – закрытое заведение, там обслуживается финансовая и политическая элита.
Выпустив руку отца, Тристан посмотрел ему в глаза.
– Я не понимаю, сэр, как я могу помочь вам, – вежливо проговорил он. – Полагаю, вы считаете Горского двойным агентом, но, как я уже сказал, мне ничего не известно об этом человеке.
Глаза отца устремились
– Горского убили средь бела дня, – наконец сказал лорд Хокстон. – И свидетелями убийства стали две молодые леди из хороших семей. Мне неизвестно, что именно они видели. И я хочу, чтобы ты каким-то образом выяснил, что они знают.
– Я сожалею, сэр, но этим лучше заняться констеблям и магистратам.
– Да? Ты так считаешь? – раздраженно фыркнул граф. – Эти идиоты могут только все испортить.
– Но вы, сэр, частенько и меня называли точно также.
Услышав это, лорд Хокстон принялся нервно теребить край золотистого парчового покрывала.
– Я никогда не считал тебя, Тристан, дураком. Ты обладаешь незаурядным умом, но применяешь его не по назначению. И то, что ты сделал в Греции, доказывает, что у тебя есть настоящий талант разведчика.
Тристан резко поднялся с кресла.
– Что вы конкретно хотите от меня?
– Я хочу, чтобы ты занял должность в министерстве иностранных дел. Мне требуется твоя помощь.
Тристан походил по комнате, потом остановился перед огромными полированными шкафами, заполненными политическими книгами и множеством книг по истории. В этом доме он всегда ощущал себя пойманным в ловушку. Он был зверем, сидящим за прутьями. Но прутья эти были сделаны не из металла, а из его детских желаний и ожиданий отца. Из слез его матери. О, он, конечно же, мог уйти из клетки, его ничто не держало здесь, кроме чувства долга и ощущения внутренней связи с отцом и своим родом.
Тристан медленно подошел к туалетному столику из красного дерева, который верой и правдой служил трем поколениям Толботов. Вещи его отца – карманные часы, печать, булавка для шейного платка, – лежали так, как будто лорд Хокстон только что положил их сюда. Здесь они обычно дожидались утра, а утром граф брал их с собой и отправлялся в Уайтхолл или к королю, чтобы заняться решением неотложных политических проблем, грозящих нарушить государственное спокойствие.
Но сейчас лорд Хокстон не собирался в Уайтхолл. И, по всей видимости, теперь, в последний раз, булавку к его платку приколет не слуга, а уже служащий похоронного бюро. И эта неожиданно пришедшая к Тристану мысль вдруг несказанно огорчила его.
Голос отца нарушил молчание.
– И все-таки мне бы очень хотелось, – устало проговорил лорд Хокстон, – чтобы ты поговорил с семьями этих девушек и получил разрешение допросить их. Ты молод, красив, тебе не откажешь в обаянии, они не будут тебя бояться. Мне нужно знать, что они видели и слышали. И даже что они чувствовали.
– Но убийствами подобного рода должно заниматься министерство внутренних дел, – сказал Тристан, глядя на туалетный столик.
– Они и занимаются. Ведет расследование
– А у вас другой подход к этому вопросу?
– Разумеется, – сказал граф. – Я хочу знать, зачем совершено это убийство. И кто за этим стоит.
– Ваше знание политики и тонкая интуиция не могут подвести вас, сэр, – заметил Тристан. – Но ваш выбор агента, надо сказать, не слишком удачен. Почему именно я?
Казалось, лорд Хокстон внезапно сделался еще меньше и его покинули последние силы. Он сцепил перед собой свои пепельно-серые пальцы, и Тристан ощутил что-то вроде стыда, неловкости, сожаления.
– Потому что я твой отец и потому что я прошу тебя, – едва слышно проговорил граф. – Да, ты не ослышался, я именно прошу тебя… Ты этого ждал от меня? Да?
Нет, Тристан не ждал, что отец снизойдет до просьбы. Он привык к приказам и распоряжениям, и сейчас, когда граф обратился к нему с просьбой, Тристан был удивлен, если не сказать – поражен. Окинув отца взглядом, он словно впервые увидел перед собой этого маленького высохшего человечка, каким граф теперь стал, и почувствовал к нему жалость. Да, именно жалость, хотя раньше Тристан и предположить не мог, что способен испытывать подобное чувство к отцу.
Впрочем, вполне возможно, что его отец, будучи умным политиком, просто играл на его сыновних чувствах. Отказать умирающему отцу в просьбе Тристан, разумеется, не мог.
– Что ж, хорошо, – сказал он. – Расскажите обо всем, сэр, что мне следует знать.
Маркиз Нэш никогда не считал себя счастливым человеком. Он стоял у своего массивного письменного стола в библиотеке, заложив руки за спину, и, испепеляя взглядом трех застывших перед ним женщин, изо всех сил старался не произносить вслух ругательств, вертевшихся у него на языке. Этими леди были его взбалмошная и до крайности капризная мачеха Эдвина, вдовствующая маркиза, и две его сводные младшие сестры.
– Да, все это очень неприятно и огорчительно, – сказал наконец он, когда они сели за стол и его мачеха начала разливать по чашкам чай. Новости об убийстве на Стрэнде настигли его сегодня утром, и он спешно вызвал Эдвину и сестер к себе домой на Парк-лейн, чтобы выяснить все обстоятельства происшедшего несчастья.
Эдвина поставила на стол серебряный чайник.
– Мне кажется, это так отвратительно – позволить воткнуть в себя нож средь бела дня на глазах у публики, – защебетала она.
У Федры так сильно дрожали руки, что ее чашка дробно постукивала о блюдце.
– Мама, пожалуйста, не начинай снова, – пробормотала она. – Подозреваю, что тот джентльмен меньше всего думал о соблюдении этикета, когда ему вонзали нож в спину.
Вдова резко повернулась к дочери и сказала:
– Но, Федра, они могли бы сделать это хотя бы в Ист-Энде, где такие злодейства случаются каждый день и где все уже к этому привыкли. Фиби была вынуждена дать мне понюхать нашатырного спирта, чтобы я не упала в обморок. Так ведь, дорогая?