СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
Шрифт:
— Имею, святый отче.
— Не связан ли обещанием другой невесте?
— Нет, не связан.
Дальнейшее он слышал, как сквозь воду, глухо; что Марья Ярославна говорила, да, она согласна, нет, она не связана. А вот он, великий князь Василий, перед святым Евангелием и крестом солгал. Это ужаснуло его и отравило расцветавшую в нём радость.
Началось венчание литургическим возгласом: «Благословенно царство», — утверждающим сопричастность брачующихся Царству Божию. После прошения о благе душевном и телесном для жениха и невесты, после молитв Создателю о родителях их, здравствующих и почивших, о единомыслии, долгоденствии, целомудрии, взаимной любови и мире, чадородии, о благах земных и венце неувядаемом на небесах наступило самое главное.
Трижды перекрестив венцом жениха, владыка дал ему приложиться
Потом прочли Евангелие о Браке в Кане Галилейской, молитву о браке честном и ложе непорочном и принесли чашу с вином, кою новобрачные испили после благословения её владыкой, уже соединённые перед Господом во единого человека, и чаша эта значила общую судьбу с общими радостями, скорбями и утешениями и единую радость о Господе. Вкушение чаши сей означает что, старея в этом мире, все молодеют для жизни, которой неведом вечер.
Жарко горели свечи в руках молодых, а не плавились, холодны были снаружи. Огонёк на твёрдом воске, словно в маленькой чашечке. Брачный обет их теперь до той поры, пока смерть разлучит, но смерть и соединит их после общего Воскресения в Царствии Небесном, и об этом просит владыка:
— Восприими венцы их в Царствии Твоём.
Наконец владыка соединил руку Василия с маленькой крепкой рукой Марьи под епитрахилью и обвёл новобрачных трижды вокруг аналоя в знак вечного их шествия отныне вместе, «тяготы друг друга нося».
Во время последнего обхода потянул из алтаря сквознячок, и пламя свечи свалилось на сторону, затрепетало, вот-вот оторвётся. И оторвалось бы, если бы не успел Василий защитить его ладонью. Огонь прожёг лишь один бок чашечки, жидкий воск соскользнул вниз и тут же застыл. Василий осторожно подровнял наплыв на свече, облегчённо вздохнул, словно избежал неведомой большой опасности.
— Возложили вы на себя общий крест и отныне всегда будете исполнены благодатной радостью нынешнего светлого дня. — Владыка снял с их голов венцы, приветствуя уже не жениха и невесту, но супругов: — Возвеличися, женише, якоже Авраам, и благословися, якоже Исаак, и умножися якоже Иаков, ходяй в мире и делян вправде заповеди Божия. И ты, невесто, возвеличисе якоже Сарра и возвеселися якоже Ревекка, и умножися якоже Рахиль, веселящися о своём муже, храняще пределы законе, зане тако благоволит Бог.
Снова молитвы — и наконец разрешённый поцелуй. Дрогнувшей рукой Василий приподнял фату — губки твёрдые, горячие, безответные.
Ещё раз молодые приложились к образам, коими благословили их перед обручением родители. Провозгласили молодым многолетие — и таинство бракосочетания совершилось. Да не будет сокровище это похищено или осквернено суетою и страстями мира сего! Да хранится оно, драгоценное и живительное, потаённо во глубине души!
Зимнее солнце пошло уже на склон, когда венчание закончилось. Запряжённые попарно лошади свадебного поезда застоялись, заиндевели так, будто были все одной серой масти. Как только молодые вышли из собора, звонари снова ударили во все кремлёвские колокола. От великого трезвона лошади вздрогнули в испуге, иней посыпался с них, сверкая в косых лучах солнца. Во время венчания ясельничьи бояре стерегли проход между санями невесты и аргамаком жениха, никому не позволяя пройти тут. Теперь всё смешалось.
Вслед за новобрачными вышли в клубах тёплого воздуха свахи, посажёные, дружки, родня, знатные гости, — начали рассаживаться по разнообразным — с верхом и открытым — повозкам. Лошади вовсе пришли в беспокойство. Соборная площадь наполнилась конским ржаньем, скрипом упряжной сбруи, лихими покриками возниц.
Дорога свадебному поезду предстояла немалая, молодые посетят все ближние монастыри, гнать лошадей будут нещадно, чтоб к вечеру вернуться на свадебный пир.
Первый раз остановились у Андроникова, что на Яузе. У въездных ворот сторожили их юродивые, нищие, ребятишки из окрестных домов. Всех щедро одарили монетами, прошли мимо могил основателя обители Андроника, изографа Андрея Рублёва, богоугодных иноков, почивших здесь. Возле трапезной толпились окоченевшие от долгого ожидания монахи, чёрные на белом снегу, как галки. Марья Ярославна внесла как вклад образ Пантелеймона целителя, ягумен принял его благоговейно, поцеловал и велел псаломщику Спасской церкви установить его в иконостас. Василий Васильевич пообещал насельникам обители отдать рыбные ловы на Оке. Чернецы поздравили молодых, угостили монастырскими медами; новобрачных-вишняком, единственным напитком, какой разрешалось откушать им, а остальным поднесли ковши со стоялыми, крепкими. После пития мёду из скляницы великий князь потоптал её ногой, а опричь него никому топтать не разрешалось. Остатки скляницы полагалось, собрав, кинуть в реку. Что и было исполнено. В Яузу.
Певчие монастырские опять пели многая лета князю и княгине, пели большим демеством, напев старинный, взятый с греческого, несколько гнусливый, в один голос, но очень стройный и благородный.
На дворе потеплело, небо стало заволакиваться. Покойно и мирно было внутри монастырских стен. «Благодать Божия живёт здесь, — подумал Василий, вбирая взглядом гущину обнажённых дерев со старыми грачиными гнёздами, тонкую вязь крестов на куполах, тихих иноков в чёрных одеждах. — А что, коли бы я вот так… глаз не поднимая всю жизнь?…» Странно было, что в такой час, только что от венца, пришло к нему это желание — остаться здесь навсегда и мёду вишнёвого больше не пити, никого не воевати, и никакую Марью не пояти. Она теперь все глядела сквозь фату ему в лицо неотрывно. И было от этого не радостно, а только стыдно.
Дальше путь шёл по Болвановской дороге к Крутицкой обители. Тут всё в точности повторилось, только одарила монахов молодая великая княгиня не иконой, а золотом шитыми пеленами. Игумен обратился с просьбой к великому князю: есть у монахов в лесу свои борти, но вот инок, умевший с пчёлами обращаться, ушёл в мир иной, а больше никто не обучен этому делу. Василий Васильевич сказал, что передаст монастырю своего бортника Андрейку Грача, чем очень порадовал братию.
Ещё ниже по течению Москвы-реки на том же, левом берегу стоял Симонов монастырь, а от него свадебный поезд повернул назад и возвратился в Москву по Ордынской дороге с заездом ещё и в Алексеевскую обитель.
По всему пути на обочины выходили, кроме сирых да убогих, ещё и жители мимоезжих деревень: крестьяне, мастеровые люди, бортники либо ловцы, — и всем перепадали от новобрачных серебряные монетки, которые запасены были впрок.
Но деревня Посестрия оказалась совершенно безлюдной, никто не вышел за княжеской милостыней.
— Все, как есть, прыщом померли, так что и хоронить некому, иные и посейчас окоченевшие в избах лежат, — объяснил постельничий боярин Фёдор Басенок.
Молодые испуганно притихли. Они знали слишком хорошо, что значит помереть прыщом. На их недолгом веку эта болезнь — её зовут ещё пазухой или пупырухом — пустошила целые города и сёла. И никакой управы на заразу не придумать, только молиться да ждать исхода. Сначала пупырух объявлялся на коровах и лошадях, от них перескакивал на людей. Выскочит на теле в неудобном каком месте- подмышкой, на шее, в паху — пупырышек, рдеет, рдеет, потом зажелтоголовится, а через сутки начинает уж и мясо отчиняться. Ещё через день-другой и кончина приходит тихая, без мучений. Успеешь и исповедаться, и причаститься. Не просит умирающий у родных ничего, кроме воды, нестерпимо хочется пить до самого последнего вздоха. Как не подать родному человеку ковшичек, а подал — пупырух на тебя перескочил, теперь сам готовься на санях ехать. Когда останется в дому один последний, так что в воды подать некому, то ставит он, пока в мочи, рядом с лежанкой лоханку с водой. Как перестанет рука осиливать черпак, отходит болящий из сего света, и, может, не скоро найдут его, а обнаружат случаем и скажут: «Помер прыщом». В монастырской церкви помолились за упокой посе-стринских. Василий Васильевич повелел боярам завтра же помочь предать земле всех ещё не захороненных. На паперти пал на колени перед молодыми неопрятный мужик, давно немытый и нечёсаный, протянул чёрную в цыпках руку: