СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
Шрифт:
На стены повесили запоны шидяиые, то есть шёлковые, по углам воткнули стрелы, на каждой стреле по калачу да по собольей снизке, по углам на лавках поместили оловянники с мёдом да кади с пшеницей, куда вставлены свечи пудовые подвенечные. Через три дня отнесут их в церковь, чтоб горели под образами местночтимых святых. На всех стенах, над дверью и над окнами, изнутри и с надворья — по иконе Пречистыя Богородицы.
Постель стлали постелыщики слева от входа на двадцати семи ржаных снопах. Сверх снопов семь перин и стёганых тюфячков, покрытых столовьями бархатными, потом атласными, потом камчатными из льняного полотна узорчатого, браного. В ногах у постели на полу —
Всё это проделывали под наблюдением сберегателя сенника. Он же с подручными должен был и спать рядом, в другой горнице, стеречь молодых. А ещё конюший обязан ездить всю ночь по двору верхом с обнажённым мечом.
Как подали на пиру куря верченого, Василий с облегчением встал. Встал и Патрикиевич. Вложил руку Марьи Ярославны в ладонь великому князю:
— Приемли и держи, как Бог устроил.
Это называлось выдавать молодую и всегда наблюдалось гостями на свадьбах с большим оживлением, с улыбками понимающими и намекающими: приспело, мол, время исполнить светлую радость.
В сенях скоморохи заиграли в трубы и сурны, били дробь по бубнам, именуемым накрамн.
Молодым несли в сенник яства обильные: квас в серебряной дощатой братине, потроха гусиные, гуся и порося жареных, куря в лапше, куря во щах богатых да четь хлеба ситного, да курник, посыпанный яйцами, пирог с бараниной, блюдо блинов тонких да пирогов с яйцами, да сырников, да ещё карасей, из проруби озёрной выловленных и с бараниной зажаренных.
Радость была прежде всего в том, что можно поесть. После духоты пира в сеннике нетопленном зуб на зуб не попадал. Марья подняла с полу шубу соболью, велику, увернулась в неё. Взглянули друг на друга, засмеялись. Сутки некормленные, кинулись за уставленный стол, ели всё подряд — и кашу, и карасей, куря пальцами рвали, ситный в рот пихали, пирогами подправляли, сырниками закусывали. И все смеялись, как дети, встречаясь глазами.
— Хорошо, что обвенчались, да? — спросила Марья.
Василий важно кивнул, вспомнив, что он теперь муж. Вытянул ноги на ковёр:
— Ну-ка, разуй!
Вскочила, опустилась на колени, сапоги меховые стащила. Потом попросила, моляще, снизу:
— А теперь не гляди.
Он отворотился, нарочно закрыл глаза пальцами. Но любопытно было: где она там? Может, опять ест? Захотелось с ней побегать, попрыгать по перинам широким и пышным. Знать, караси да гуси внутри заиграли. Сбросил кожух, резво повернулся, намереваясь в шутку погонять молодую плёткой — и застыл…
Она стояла на одеяле совсем нагая.
— Смотри, какая я! — сказала таинственным шёпотом. — Не пожалеешь, что женился.
Титьки у неё торчали врозь, как вымечко кобылье, и цвету были сизоватого. Должно, мёрзли. Василий и девок-то сгола ещё никогда не видал. Марья подошла неслышно, как подплыла, дёрнула за пояс. Груди вспрыгнули. Василий почувствовал, как у него зачесалось лицо и глаза от внутреннего жара. Дотронулся пальцем до белеющего плеча — скользкое.
Вдруг Марья, учёная, видно, свахами, обхватив мужа за чресла, повалилась с ним на пышноту перин, завозилась с неловкой решимостью и, сипло визгнув, приняла его в себя. А потом, пепеки к нему поворотив, враз уснула, как умерла. Дело своё сделала. Он и не понял толком, что произошло, только помнил мягонькое под руками. Лежал под шубой, глазами по потолку водил, без чувств, без мыслей. Бахмур на него опустился — томнота, дурнота, головокружение.
В дверь сенника осторожно зуркали. Пождали. Ещё торкнули. Сдавленный смех, кахи-кахи, голос Басенка, о здоровье молодой справляющийся.
— Княгиня в добром здравии, — заученно ответил Василий, натягивая шубу до носу.
— Доброе меж вами учинилось? — настаивал голос.
Василий не ответил. За дверью шла весёлая возня, и другой голос, Василий узнал Старкова, шутливо угрозил:
— А коли доброго не учинится, бояре и гости разъедутся в печали, пировать не станут!
— И откликаться не хотят! — Это, кажется, Митька Шемяка. — Знать, учинилось любо!
— Нестройно запевая, молодые бояре удалились опять к столам.
Разбуженная ими Марья повернулась к мужу, прижалась телом к телу.
— Теперь я над тобой во всём властная, а ты надо мной, да?… Да, сладкий?
— Откуда это салом бараньим пахнет? — чуждо спросил Василий. — От тебя нешто?
— Меня в бане четыре свахи мыли, — обиженно возразила она.
— Значит, не отмыли, — с насмешкой бросил он, зевая от усталости.
— Давай ещё доброе учиним? — попросила она.
— Что, очень хочешь?
— Да! — жарко дохнула в ухо.
— Верно? Хочешь?
— М-м… очень!.. Поимушка мой!
И опять бахмур мутный низошел на него. Не хотелось говорить, отвечать на её поцелуи, только скорее освободиться от разрывающей чресла, тугой бьющейся тяжести. Марья под ним мелко поохивала и была как бы в забвении.
Василий зарычал в облегчительной муке и тоже мгновенно заснул. И сразу сон ему: будто стоит он на берегу Красного пруда, держит Настеньку за шёлковый репеёк косы. И ничего больше. Держит- и всё. Саму её не видит, только — хвостик шёлковый, гладкий, а сердце отчего-то так заломило, будто бежал сюда от самого Васильевского луга… Но кто-то в бок толкает, репеёк вырвать хочет. Так жаль выпускать его из пальцев, а надо. Почему? Не хочу!
Открыл глаза- Марья с титьками кожаными висит над ним: слышь, чего-то на дворе деется, бранятся аль что? Снаружи слышались возбуждённые голоса. По окнам метались отсветы факелов.
Счастье не курочка, подумал Василий, не прикормишь.
С уходом новобрачных пиршество занялось в новую ярь. Забулькали меды и вина, полнились всклень кубки и ковши, качалась вдоль длинных столов хмельная волна веселья.
Софья Витовтовна выпила ещё чашу и поднялась. Она не произнесла ни слова, но сразу же оборвались все разговоры, только в дальних сенях и повалуше, где располагались люди мизинные [71] , стоял ещё лёгкий гул. Но пошло от одного гостя к другому: нишкни, великая княгиня глаголит. И замер весь великокняжеский дворец, так что слышно было, как потрескивают свечи.
71
…люди мизинные… — малые (ср.: мизинец).
Она была страшна в алом струящемся сояне — сарафане распашном, с искажённым нахмуренным лицом. И голос её притворно весёлый не вязался с грозным выражением.
— Плясать хочу! — объявила. Обвела взглядом княжий стол: — Ну-ка, племянничек, давай со мной?…
Все испуганно уставились на Василия Косого. Тот, побледнев, встал из-за стола.
— Поди-ка, со старухой и выходку сделать не сумеешь? — насмехалась Софья Витовтовна. — Покажи, каков ты мастер землю ногами ковырять.
Они приближались друг к другу в затаившейся тишине. Василий Косой распахнул зелёный терлик — кафтан с перехватом и подбоченился, как и впрямь собираясь в пляс. Золочёный пояс с висячими дорогими каменьями открылся взорам всех присутствующих.