СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
Шрифт:
Инок потрясённо и с прискорбием выслушал великого князя, не сразу даже собрался с ответом:
— Не наше дело вмешиваться в дела святительские, говорить: «А может, владыка не прав?» Господь Сам поправит или покарает, если надо. Слышал, третьего дня в Торжке на паперти церковной появился богохульник, прихожане не тронули его, но Бог Сам сразу покарал его — замертво положил на месте богохульства. И нас с тобой Бог может покарать, если позволим замутить православие ересью. Вера наша делает нас сильными, без веры разве победил бы Дмитрии Иванович Мамаев разношёрстный сброд, в котором кого только не было — магометане татары, ламаисты монголы, иудеи, армяне монофизиты, папские наёмные генуэзцы, кавказские и азиатские язычники. Вера православная превратила
Епископ Иона, хотя Василий Васильевич к нему и не обращался, сам нашёл повод сказать своё слово. Он тоже не считал возможным вмешиваться в дела святительские, тоже полагался на волю Божию, но была в его словах большая горечь:
— Нельзя удержать владыку от поездки, однако же, мы и сами можем разобрать спор и явить благое благим и злое злым.
А Софья Витовтовна вспомнила:
— Когда отец мой создал отдельную Литовскую митрополию под управлением Григория Цамблака, то Цамблак, который был болгарином, племянником нашего митрополита Киприана, спросил моего отца: «Князь, почему ты держишься латинской веры, а не греческой?» На это отец мой ответил: «Если хочешь видеть в греческом законе не только меня, но и всех людей моей земли, то иди в Рим и препирайся с папой и его мудрецами. Если переспоришь их, мы все примем греческую веру, а если не переспоришь, то всех людей моей земли, держащихся греческой веры, заставлю принять веру латинскую».
Слова матери повергли Василия в немалое смущение, но он не возразил ей, только повторял про себя, что сказал ему Антоний: «Спасём мы православие — спасём и Русь, а спасём Русь — души свои спасём».
Поговорить впрямую с самим Исидором Василий Васильевич отчего-то опасался, оттягивал момент объяснения и дождался, что тот сам начал трудный для обоих разговор:
— Собираться мне надобно в дальнюю дорогу, а казна митрополичья пуста, за шесть лет вдовствования поразграблена…
— А никак нельзя не ехать? — ещё надеялся на иной исход великий князь.
— Никак, государь, никак не возможно, дело то давно решённое. Вот приехал боярин мой из Константинополя, сообщил, что император Иоанн с патриархом Иосифом и с ними двадцать два митрополита и епископа, семьсот ещё других духовных и светских людей отправляются в Италию на папских военных галерах.
— На папских? Нешто своих нет?
— Ни галер, ни денег на дорогу и проживание в Италии — всё папа Евгений даёт.
— Но кто даёт, тот верховодит. Для чего это папе? Может, желает под свою веру греков подвести?
— Непременно так, — вздохнул Исидор. — Желает и надеется добиться своего, потому что у греков нет никаких надежд самим отбиться от турецкого султана. Вот-вот рухнет второй Рим — оплот и столица православия — Константинополь.
— А папа, значит, поможет грекам?
— Обещает войско послать, да только миновали времена христианского братства, невозможно нынче повторить походы крестовые.
— Что так?
— Как на Руси великой сейчас свои заботы — не до греков ведь тебе, сын мой Василий? Европейские венценосцы тоже сейчас только о том думают, как бы соседа потеснить, кто послабее, а кто не чувствует в себе сил, думает, как бы выжить. На немецкой земле раскол и жестокие войны, Англия с Францией никак не могут закончить свою смертельную схватку, Португалия занята мореплаванием и захватом дальних земель, Испания располосована и только о том заботится, чтобы свои владения удержать, в Дании и Швеции ни денег, ни людей… Да и сама Италия погрязла во внутренних распрях, до крестовых ли походов…
— Тогда зачем же греки едут и ты иже с ними?
— Надо убедить латинян объединиться с Православной Церковью, о чём мы непрестанно молимся, чего постоянно ожидаем и на что надежды свои возлагаем. Если они откажутся от своих обычаев и новшеств в учении, примут наше православие, то вся Европа станет в одной семье правой веры! Вот тогда никакие башибузуки не будут страшны, и ты, царь русский, сможешь сделать свою вотчину свободной от татар, которые аки дым от лица огня исчезнут!
Василий Васильевич был совершенно очарован и многознанием Исидора, и искренностью его намерений, и высотой его устремлений. И показались вздорными все прежние опасения, однако он постарался не выдать своих чувств, сказал нарочито строго:
— Отцы и деды наши не хотели и слышать о соединении законов греческого и римского, и сам я этого не желаю. Но если мыслишь иначе, то иди, не запрещаю тебе. Помни только чистоту веры нашей и принеси оную с собою!
— Да как иначе может быть, государь! Не можно человеку православному изменить самому дорогому, что у него есть, — правой вере.
Великий князь не просто согласие на отъезд митрополита дал, но постарался обставить его очень пышно. Включил в свиту Исидора епископа суздальского Авраамия со священником Симеоном, архимандрита Вассиана и ещё больше ста духовных и светских сопутников. Помимо золота и серебра, одарил митрополита большим количеством рухляди — дорогим товаром, который, по мере надобности, легко превратить в деньги, как обыкновенно и делали русские путешественники, отправлявшиеся в Европу. Обоз митрополита состоял из двухсот лошадей.
— Ещё и ещё скажу: богата и обильна Русь, нет ей равных в этом свете! — восторженно произнёс фрязин Альбергати, который по сговору с великим князем должен был отправиться в Италию месяц спустя, чтобы подгадать приезд к самому открытию Собора.
И боярин Василий — Полуект Море оставался в числе провожающих свиту Исидора, и ему предписан был великим князем иной путь в стан латинской веры.
Исидор покидал Москву 8 сентября, в день Рождества Богородицы, который был ещё и днём русской славы — днём победы на поле Куликовом, победы, в которой каждый русский человек видел залог счастливого будущего своей Отчизны.
Василий Васильевич, распрощавшись с Исидором, был хмелен и возбуждён, сказал Антонию:
— Верно, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Иона нам ещё не ведомо, справился ли бы с таким огромадным предприятием.
Антоний промолчал.
— Или ты на инак судишь?
— Да нет, где мне… — замялся монах. Только насторожённый взгляд его выдавал несогласие и непримиримость.
Глава седьмая 1438 (6946). ХОД КОНЁМ
Зря столь долго испытывал великий князь Юрия Патрикиевича. И Софья Витовтовна заколебалась вдруг тоже напрасно. Посольство посольству рознь. Иной раз надобно задобрить подарками и льстивыми речами. В другом случае повести себя круто — объявить царскую волю великого князя и силой добиться её исполнения.
Позапрошлым летом попытался Юрий Патрикиевич стребовать с новгородцев дань нажимом. Полагая, что поход его будет прогулкой, он дал посаднику и тысяцкому Великого Новгорода срок для исполнения его требований — Ильин день [101] , а самый крайний — Успенье Богородицы [102] . Прошёл последний срок, а ответа Юрий Патрикиевич, засевший в Торжке, не получил. Дал ещё время — до Рождественского поста, но и 14 ноября не было ни дани, ни простого какого ответа. Собрался полки подымать для карательного похода, но внутренние смуты, затеянные Юрьевичами, отвлекли — отозвал его великий князь в Москву. Теперь всё заново надо начинать.
101
Ильин день — день пророка Илии (IX в. до Р. X.), празднуется 20 июля (2 августа).
102
Успение Пресвятой Богородицы — один из двунадесятых непереходящих праздников, отмечается 15(28) августа.