Собор (сборник)
Шрифт:
* * *
Из приложения с данными Крёге узнал, что компетентной личностью является некий Мрозович. Это имя ни о чем ему не говорило. Лишь через несколько часов, уже укладываясь спать, он вспомнил о деле и приказал профильтровать весь объем информации, имеющийся в компьютере станции, воспользовавшись приложенным к сообщению паролем. Компьютер выловил несколько сотен газетных статей, фрагменты какой-то интернет-конференции и получасовой телефильм под названием «Мухобой». На Земле он в открытой сети наверняка выискал бы гораздо больше, однако банк данных моррисоновской станции имел ограниченную емкость, и поэтому нельзя было
Пока ван дер Крёге, нацепив наушники, пялился на экран, его жена занималась релаксационными упражнениями. Вливающийся в спальню сквозь раздвинутые двери террасы рубиновый свет Гендрикса придавал ее загорелой коже цвет глины, смешанной с кровью. Она сидела на ковре в позе лотоса, выпрямившись, прикрыв веки, и заставляла себя глубоко дышать.
— А если это Педросо? — неожиданно спросила она.
— М-м?
— Я подумала, а не мог ли это быть Педросо?
Петер остановил фильм и вместе с креслом повернулся к ней. Свет в комнате не горел, и глаза Крёге, резко отвернувшегося от яркого экрана, мало что увидели: тени и полутени, мягкий полумрак полного Гендрикса. В нем абрис нагого тела Розанны.
— Что — Педросо?
— Малик. Торн. И вообще. Ведь шпион же.
— Было следствие, — напомнил Петр. — Энквист. И пижоны от Клаймора. Успокойся: что-нибудь да нашли бы.
Розанна перешла от йоги к упражнениям, расслабляющим мышцы; от энергичного вращения бедрами у нее начали подпрыгивать груди, и без того высоко поднятые в слабом тяготении Моррисона. У ван дер Крёге это всякий раз вызывало смех. Впрочем, Розанна знала мужа достаточно хорошо, чтобы не глядя представить себе выражение его лица.
— Я не верю в духов.
— Ты в явном меньшинстве, — сказал Петер, снова поворачиваясь к экрану компьютера, на котором виднелось угрюмое лицо Мухобоя, застывшее в стоп-кадре с прищуренными глазами и полуоткрытым ртом. — Клаймор присылает нам какого-то шамана, Мрозовича, из-за которого — я тебе говорил — сместили время очередного раскрытия
Прохода. Какой-то доморощенный экзорцист. Кликуха — Мухобой. Клаймор его нанял.
— Как-как? Мухобой?
— Да. Надо же! Чокнутый миллиардер, шляется и скупает всяческие диковинки из-за Прохода. Я как раз смотрю репортаж: недурно они по типусу прокатились. Ничего не скажешь.
Розанна закончила упражнения. Повернулась к мужу, взглянула на экран.
— Клаймор вконец свихнулся.
— Ничего типчик, верно?
Она встала, подошла к Петеру и глянула поверх его головы на застывшее в холодном свете монитора лицо Мухобоя. Смотрела долго, пока по спине не пробежали мурашки. Потом скрестила руки на груди, ссутулилась, присела у стены, подтянула ноги к подбородку, словно защищаясь от неожиданного порыва холодного воздуха, хоть на Моррисоне всегда стояла одинаково удушающая жара, независимо от поры лунного дня, — термометр сейчас наверняка показывал не меньше тридцати пяти градусов по Цельсию.
— Не нравится мне все это, — сказал она тихо, глядя на далекие холмы, купающиеся в потоках красного, как молодое вино, света.
– У меня скверные предчувствия. Лучше держись от него подальше. Судя по физиономии — достаточно вредный субъект.
Поскольку подобное поведение было для нее несвойственным, обеспокоился и сам ван дер Крёге:
— Хм… Знаешь, как это бывает. «Вся возможная помощь» и все такое. Покрутится, порасспрашивает и смоется.
Она задумчиво качала головой, ударяясь подбородком о колено, темные волосы заслоняли лицо.
— Может, нам следовало бы убраться, — пробормотала она после долгой паузы, во время которой Петер выключил компьютер, встал, снял трусы и отправился в душевую кабину. Однако слова жены остановили его на пороге.
— Ты о чем? — спросил он, насупившись, хотя прекрасно знал, что она имеет в виду.
— Хватит, — проговорила Розанна, все еще задумчиво надувая губы и сгибая пальцы ног. — Хватит. Достаточно. Больше семи лет такой жизни. Мы искушаем судьбу. Одиннадцать планет. Господи, Петер, одиннадцать планет! Тут уже не до романтики. Неужели ты этого не видишь? Мы заколачиваем деньги, просто-напросто заколачиваем деньги. Но ведь мы уже и без того богаты. Так зачем же?
— Ты хотела приключений.
— Дело в том, — фыркнула она, — что меня приключения больше не интересуют. Мне нужно совсем другое.
— Мы поженились.
— Это был эрзац. Теперь я понимаю. Что нам бумага? Она ничего не меняет; но я уже, кажется, начинаю хвататься за символы. Мы стареем, Петер, стареем. Теперь я боюсь совсем другого, другие у меня сны, другие мечты.
— Дом. Ребенок.
— Не говори об этом так.
Он замер, прижав руку к прохладном косяку. Не знал, что сказать. Не то чтобы она застала его врасплох, но у него не было готового ответа, соответствующего ситуации и настроению. Он не мог отшутиться, не мог отмахнуться, не мог проигнорировать, не мог солгать. Она поймала его — нагого и безоружного в буквальном смысле. Поэтому он стоял и молчал, и в нем нарастало горькое отчаяние, тяжелая тоска. «Вот до чего мы дожили, — думал он. — Когда-то мы вели такие разговоры чуть ли не соприкасаясь губами, в ленивых объятиях после ночей любви, а сегодня — сегодня все холодно: пять метров темной пустоты между нами, она даже не может на меня взглянуть, а я думаю о том, как солгать. Это смерть. Мой Боже — что сделать, что ответить? Самые страшные грехи — грехи бездействия».
Он шепнул:
— После Моррисона я заявлю Клаймору об отставке.
Только теперь она подняла на него глаза.
— Не надо.
— Почему? Ведь ты хочешь именно этого.
— Но этого не хочешь ты. Я бы вырвала у тебя сердце.
— Ты и без того вырываешь. — Он отнял руку от косяка, сделал несколько маленьких шажков, нормальных в слабом тяготении луны, и присел на расстоянии вытянутой руки от Розанны, наклонившись и опустив голову, чтобы заглянуть ей в глаза, скрытые занавесью волос, но это ему не удалось — она уже смотрела на свои ноги. Он протянул руку. — Я всегда считал, что это будет наш дом. И наш ребенок.
— Я тоже так думала.
— Так что же? — Он мягко развел ей волосы.
Она укоризненно взглянула на него.
— Ты приближаешься к точке, из которой нет возврата. Ты показал мне Мухобоя, и я поняла. Ты рад его прибытию. У нас теперь нет безболезненного выхода. Если я останусь, мы разорвем друг друга на куски.
— Неправда. Неправда. Ты не можешь этого знать. Ты просто оправдываешься, потому что…
— Прошу тебя…
— Да, — опомнился он. — Прости.
Она смягчилась. Отчаяние куда-то ушло.