Собор
Шрифт:
— Вот видишь!
Егерь растерянно заговорил:
— Это как же, это что ж, а как же палатка, а снаряжение, а ну как украдут? С меня ж директор шкуру спустит. Это ж каких денег стоит.
— Вот езжай и стереги, а завтра упакуешь и сюда привезешь, — прервал его излияния КЗ.
Когда дед Изя снова появился на пороге, егерь уже сидел в седле. Он подобрал поводья и, ни к кому особо не обращаясь, сказал:
— Ну бывай, завтра к полудню все имущество приволоку. Ночью переспите, а завтра с двумя-то палатками куда как просторней будет. — И, уже поворотив
Дед Изя какое-то время расширившимися глазами смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на КЗ. А тот вдруг отчетливо вспомнил слова Сыча, произнесенные в потайной пещерке несколько дней назад:
«И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.
И родится „слепой“, коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.
И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.
И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед».
8
Ужин начался при полном молчании. Дед Изя сервировал стол сам. Как будто готовился к какому-то священнодействию.
В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу.
Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное.
Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки:
— Садитесь, дети.
Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал:
— Gold.
Все воззрились на «состояние», лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. «Сыч идет», — подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву.
— Пусть каждый расскажет о себе. — Голос деда прозвучал неожиданно громко. Девушка даже вздрогнула.
И тут КЗ почувствовал, что сегодня решится — быть ему таким же, как дед Изя, Сыч и, видимо, многие другие, которых он пока не знал, но которые непременно где-то есть, или не бывать. КЗ набрал воздуху как перед прыжком в воду, встал и, поймав спокойный, одобрительный взгляд деда Изи, начал:
— Воробьев Иван, детдомовский, где родился, не знаю, но в паспорте стоит Новгород, жены нет, детей нет, в армии отслужил, сейчас в Москве работаю, тремя столовыми управляю, за последний месяц дважды убивали, но жив пока… Силу ищу, знание, мудрость, ибо жить как раньше — не могу, а как по-другому — не знаю…
Дед Изя кивнул, и КЗ сел на место. Встал Конрад:
— Я Конрад Бауэр, родился в Кёльне, но корни мои в России, здесь последние двести лет жили мои предки. Всю свою жизнь я рос, окруженный любовью и заботой. — Конрад усмехнулся. — Такой славный Михель в коротких штанишках. У меня всегда все получалось, все удавалось, и вдруг жизнь решила показать мне свою черную сторону. — Конрад сглотнул. — Я мечтал быть сильным, я хотел быть знаменитым, а стал живым трупом. Полгода меня возили по лучшим клиникам Германии и Швейцарии, родители извели кучу денег, но все было напрасно. — Конрад сжал кулаки. — Меня привезли сюда за надеждой, и я ее обрел. Вы не поверите, но я еще три дня назад был парализован, совсем, не мог двинуть ни рукой ни ногой… Я хочу знать…
Дед Изя опять кивнул, и Конрад опустился на скамью. Остальные заерзали. Поднялась девушка, задиристо вскинула подбородок и ядовито начала:
— Я вижу тут собрание скаутов, но не понимаю, при чем… — Тут она запнулась, наткнувшись на взгляд деда Изи, тот смотрел доброжелательно, но требовательно. — А впрочем, почему бы и нет. — Она подняла глаза к потолку и, изо всех сил сохраняя независимый вид, заговорила: — Меня зовут Эльха Мендельсон, я из семьи олимов, родилась в Хайфе, никаких особых талантов у меня нет, и через два месяца у меня свадьба. Вот. — И она села.
Дед Изя встал и степенно поклонился Эльхе:
— Прости, девка, если сможешь, — и перевел взгляд на лежащего на кровати норвежца.
Тот осторожно задрал рубаху и провел по животу, который еще с утра был похож на кусок говяжьей вырезки. Сейчас о происшествии напоминали только белесые полоски шрамов.
— Я зовут Бьерн Борсен, родиться Вадсе, — сказал он, — я есть эколог уже четыре лет, я хочу знать, как вы это делать, я готов оставаться, чтобы узнать, столько, сколько будет надо.
На улице гулко шарахнуло, и через несколько секунд сверкнула молния. Все повернулись к окну.
За окном стояла стена воды. КЗ невольно пожалел егеря в палатке. Потом краем глаза уловил движение. Это поднялся американец. Вспоминая эту ночь, КЗ был уверен, что Фил говорил по-английски, да тот и сам был уверен, что тогда по-русски ни бельмеса не знал, однако понял все, что было сказано, а другие поняли его слова. Как это произошло, им до сих пор было неясно. В то время сотворить подобное мог только дед Изя, да и то лишь для себя, они-то ведь в ту пору были «слепыми». Впрочем, КЗ уже тогда подозревал, что это очередные заморочки Сыча. Кто знает, где пределы сил волхва?