Собор
Шрифт:
— Папа здесь? Где он? В ванной? Ральф? — окликнула она.
— Мама, мам, а папа лицо ушиб, — громко сказала Дороти.
— Ральф! — Мариан подергала ручку двери. — Ральф, впусти меня, пожалуйста, прошу тебя, дорогой. Ральф? Пожалуйста, впусти меня, дорогой. Мне нужно тебя увидеть. Ральф, ну пожалуйста!
Он ответил:
— Уйди, Мариан.
Она снова сказала:
— Ральф, открой, пожалуйста. Я не могу уйти. Открой на минуточку, дорогой. Я хочу на тебя посмотреть. Ральф! Ну Ральф же! Дети говорят, ты ушибся. Что случилось, дорогой? А, Ральф?
Он ответил:
— Уходи.
Она сказала:
— Ральф, пожалуйста, открой.
Он ответил:
— Пожалуйста, прошу тебя, замолчи!
Слышно было, что она не отошла от двери, ждала. Ручка снова повернулась. Потом он услышал, как она ходит по кухне, готовит детям завтрак, старается спокойно отвечать на их вопросы. Ральф взглянул на себя в зеркало и долго смотрел не отрываясь. Строил сам себе рожи. Гримасничал. Потом перестал. Отвернулся от зеркала, сел на край ванны и принялся расшнуровывать ботинки. Долго сидел с ботинком в руке и вглядывался в парусники, плывущие вдаль по синим морским волнам на пластике душевой занавески. Вспомнил маленькие черные кареты на скатерти кухонного стола и чуть было не крикнул себе: «Стой!» Расстегнул рубашку, наклонился, вздохнул и закрыл пробкой спуск. Пустил горячую воду, и скоро над ванной поднимался пар.
Ральф постоял раздетый, босиком на холодных плитках пола, прежде чем опуститься в воду. Оттянул пальцами кожу, слегка обвисшую на боках. Снова принялся изучать свое лицо в запотевшем зеркале. Испугался и вздрогнул, когда Мариан окликнула его из-за двери:
— Ральф! Дети играют в своей комнате. Я позвонила Ван-Уильямсу и сказала, ты не выйдешь сегодня. Я тоже собираюсь остаться дома. — Помолчала. Потом: — Я тебе приготовила вкусный завтрак, дорогой. Он на плите. Поешь, когда выкупаешься. А, Ральф?
— Замолчи, пожалуйста, — ответил он.
Он сидел в ванной до тех пор, пока не услышал, что Мариан в детской собирает детей гулять. Одевает их, спрашивает, разве они не хотят поиграть с Уорреном и Роем? Он прошел через весь дом в спальню и закрыл дверь. Долго смотрел на постель, прежде чем забраться под одеяло. Лег на спину и уставился в потолок. Он поднялся, прошел в кухню. Сел у стола… Ральф плотно смежил веки. В комнату вошла Мариан. Он отвернулся к стене. Мариан сбросила халатик и села на край постели. Протянула руку и стала гладить его спину под одеялом. Сказала:
— Ральф?
Он весь сжался от прикосновения ее пальцев. Потом позволил себе расслабиться, совсем немного. Так было легче. Рука гладила спину, потом бедро, живот. Мариан легла рядом. Он долго не поворачивался к ней. Он после вспоминал об этом: очень долго, сколько мог. Потом повернулся и будто провалился, опрокинулся в забытье, в огромный, оглушающий, замечательный сон, и во сне изумлялся переменам, наплывавшим словно волны, переменам невозможным и чудесным, словно волны переворачивавшим его самого и всю его жизнь.
Вас бы на мое место
Телефон зазвонил, как раз когда он уже обработал почти всю квартиру пылесосом и теперь возился в большой комнате — щелевой насадкой пытался добраться до кошачьих шерстинок, забившихся между диванными подушками. Остановился, прислушался, выключил пылесос. Отправился к телефону.
— Алло, — сказал он. — Майерс слушает.
— Майерс, — сказала она. — Ну как ты? Что ты там делаешь?
— Ничего, — ответил он. — Привет, Пола.
— Слушай, у нас в редакции сегодня праздничный вечер. Тебя приглашают. Карл тебя приглашает.
— Боюсь, я не смогу прийти, — сказал Майерс.
— А Карл буквально минуту назад сказал: звони своему старикану. Тащи его сюда, что он там заперся в башне из слоновой кости. Тащи его к нам, в реальный мир, пусть выпьет с нами! Карл очень смешной, когда выпьет. Майерс?
— Я слушаю, слушаю, — сказал Майерс.
Когда-то Карл был его начальником. Всегда говорил, уеду в Париж, засяду за роман. А когда Майерс ушел с работы, чтобы засесть за роман, Карл сказал, ну, подождем, когда твое имя появится в списке бестселлеров.
— Не могу я прийти, — сказал Майерс.
— Слушай, у нас тут ужасная новость, — Пола продолжала разговор, будто он ничего и не говорил, — сегодня утром узнали. Помнишь Ларри Гудинаса? Он еще работал у нас, когда ты поступил. Помогал редактировать книги по науке. А потом его повысили, стал работать самостоятельно, а потом вдруг взяли да выгнали. А сегодня утром он покончил с собой. Выстрелил себе в рот. Можешь себе представить, а, Майерс?
— Я слушаю, слушаю, — сказал Майерс. Он попытался вспомнить Ларри Гудинаса. Высокий, сутулый, залысины, очки в стальной оправе, яркие галстуки. И он мог себе представить резкий рывок и откинутую назад голову.
— Господи, — сказал Майерс. — Что тут скажешь. Очень жаль.
— Приезжай в редакцию, а, дорогой? — сказала Пола. — Поболтать, немножко выпить, музыку послушать. Ведь рождество. Приезжай, а?
С другого конца провода к нему доносились и музыка, и голоса.
— Не хочу туда, — сказал он. — Пола?
За стеклом медленно плыли снежинки. Он смотрел, как они уплывают прочь, потом провел пальцами по стеклу. Вывел свое имя. Ждал.
— Что? — спросила она. — Я слышала. Хорошо. Слушай, а давай забежим к Войлю и чего-нибудь выпьем, а, Майерс?
— Ладно, — сказал он. — К Войлю. Ладно.
— Все тут будут ужасно разочарованы, что ты не придешь, — сказала Пола. — Особенно Карл. Карл просто восхищается тобой, ты ведь знаешь. Правда-правда. Просто восхищается. Он сам мне сказал. Твоим мужеством. Он говорит, если б ему твое мужество, он бы ушел с работы. Сто лет назад. Карл говорит, чтобы поступать, как ты, нужно мужество. Ты меня слышишь? Майерс?
— Слышу, слышу, — сказал Майерс. — Думаю, мне удастся запустить мотор. Если нет, я тебе перезвоню.