Собор
Шрифт:
Шпигель промолчала. Бурк волком глянул сначала на нее, потом на Лэнгли и продолжил:
– Ладно. Позвольте мне решать, знаю ли я правила этой игры. Я имею в виду досье на Бартоломео Мартина. Он страдал головокружением и боялся избытка веса.
– А как насчет того, что двадцать полицейских, лично присутствовавших на хорах и письменно подтверждающих, что Мартин получил сильнейший удар и свалился вниз?
– Нет, не так – это я получил такой удар…
Шпигель резко оборвала его, заявив:
– Этот человек был официальным
– Дерьмом он был, а не официальным лицом.
Шпигель укоризненно покачала головой и заметила:
– А вот этого никто не может письменно засвидетельствовать, лейтенант.
Бурк оперся спиной о стену и, зевнув, ответил:
– В этом городе вы, леди, являетесь фиксатором всех событий, поэтому вы и засвидетельствуете. И рекомендуете меня на капитанскую должность, поскольку уж занимаетесь этими вопросами. К завтрашнему дню.
Шпигель даже побагровела от его наглости.
– Вы что, угрожаете мне? – Их взгляды встретились, но никто не отвел глаз. – Кто же поверит в вашу басню о том, о чем говорилось ночью?
Бурк загасил окурок и ответил:
– Шрёдер, вот кто. Он герой и будет подтверждать все, что я скажу.
Шпигель рассмеялась и неуверенно проговорила:
– Какая-то нелепость.
В разговор вмешался Лэнгли:
– Да, по сути дела, так оно и будет. Это долгая история… По-моему, лейтенант Бурк заслуживает… Всего, о чем он просит.
Шпигель пристально посмотрела на Лэнгли и, повернувшись к Бурку, сказала:
– У вас есть какой-то компромат на Шрёдера, так ведь? Я не хочу знать, что за компромат. И вас казнить не собираюсь. Я сделаю все, что в моих силах…
Бурк перебил ее:
– Я хочу назначения в группу по борьбе с подделками произведений искусства. Было бы здорово оказаться в Париже завтра, в это же самое время.
Шпигель рассмеялась:
– Так говорите, подделки произведений искусства? А что вы вообще, черт побери, смыслите в искусстве?
– Я смыслю во всем, что люблю.
– Это верно, – не удержался Лэнгли, – он во многом смыслит. – Он протянул руку Бурку. – Сегодня ночью ты провернул выдающуюся работенку, лейтенант. Наш отдел гордится тобой.
Бурк взялся за руку Лэнгли и с его помощью встал.
– Спасибо, старший инспектор. Я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.
– Да ладно тебе, – ответил Лэнгли. – Мы дадим тебе рекомендацию или что еще нужно…
Шпигель закурила сигарету и заметила:
– Как же это, черт побери, меня угораздило связаться с копами и политиками? Боже, да лучше бы мне сейчас прогуливаться где-нибудь в Лондоне по Таймс-сквер.
Бурк не удержался от издевки:
– А я-то думал, вы с нами знаетесь давно.
Она ничего не ответила и принялась рассматривать ступени собора и авеню.
– Куда же все-таки девался Шрёдер? Столько телеоператоров, но улыбающегося Шрёдера перед ними нет. Или он уже в телевизионной
– Он в соборе. Молится, – сказал Бурк. Шпигель, судя по всему, пребывала в недоумении.
– Что за чертова пресса. Все разбежались по газетам и студиям давать интервью и писать материалы, а он, видите ли, молится. Да репортеры сейчас все заглотают. За это я запихну этого поганца в члены муниципального совета в какой-нибудь Бенсонхерст…
Из дверей южного вестибюля потянулась мрачная процессия – оттуда на носилках начали выносить убитых. Несущие носилки полицейские и гвардейцы проходили сквозь строй поспешно собранного почетного караула, а трупы фениев несли в обход караула, за спинами солдат. Собравшиеся на ступенях хранили молчание, полицейские и военный капеллан шагали рядом с носилками. Руководил движением санитаров полицейский инспектор в парадной форме, расшитой позолоченными галунами и тесьмой, направляя носилки с убитыми полицейскими и гвардейцами к подогнанным к ступеням санитарным машинам, а с фениями – к боковому проходу, где их клали на пол.
Бурк прошел среди носилок и нашел на одной из них табличку с фамилией Беллини. Откинув покрывало, он вгляделся в его лицо, с которого уже стерли маскировочные черные полоски. Оно было очень белое, выделялись твердый решительный подбородок и коротко остриженные черные волосы. Закрыв лицо покрывалом, Бурк быстро зашагал по ступенькам, прижав руки к бедрам и глядя под ноги.
Колокола отзвонили благодарственную молитву и стали медленно вызванивать погребальную мелодию. Губернатор Доул стоял со своей свитой, обнажив голову, держа шляпу в руке. Рядом с ним майор Коул отдавал воинскую честь. Губернатор придвинулся к нему и спросил, склонив голову в траурном полупоклоне:
– Каковы потери в шестьдесят девятом полку, майор?
Коул покосился на него, уловив в голосе выжидательные нотки.
– Пятеро убитых, сэр, в том числе полковник Лоуган. Трое раненых.
– А сколько человек участвовало в операции?
Коул оторвал ладонь от козырька фуражки и, посмотрев на губернатора, отрапортовал:
– Всего непосредственно в штурме участвовало восемнадцать человек, сэр.
– Освобождение заложников… да… – Губернатор задумчиво кивнул и заметил: – Какой ужас. Потери – пятьдесят процентов.
– Так точно, вообще-то не совсем пять…
– Но спасли вы всего двоих заложников.
– По правде говоря, они сами спаслись…
– Гвардейскому шестьдесят девятому полку теперь понадобится новый командир, так ведь, Коул?
– Да-а… так точно.
В санитарную машину уложили последних убитых полицейских и гвардейцев, и караван машин медленно двинулся в путь в сопровождении полицейских на мотоциклах. Тут же к краю тротуара подкатил полицейский тюремный фургон, санитары подняли носилки с убитыми фениями и потянулись к «черному воронку».