Собор
Шрифт:
Осветив подножие колонны, она включила лампочку, смонтированную на шлеме.
– Так, говоришь, светочувствительные, дурак чертов, – бормотала она. – Гребаная старая сволочь.
Она всегда говорила вслух, оставаясь один на один с миной, которую приходилось обезвреживать.
– Уэнди, ты ведь ничего не соображаешь, дуреха, один неверный шажок и… – Она глубоко вздохнула, до ее раздувшихся ноздрей донесся запах пластиковой взрывчатки. – Все это время в мире… – Она мягко приложила ладони к грязной поверхности пластика, нутром чувствуя, где должен таиться взрывной механизм. – Так, походит на камень… Умно придумано… сверху все гладко… Ну что ж, займемся. – Она сняла часы с руки и стукнула ими по бруску пластиковой взрывчатки. – Девяносто секунд, Уэнди, ну еще плюс-минус… Теперь уже слишком поздно уточнять… глупо даже. – Она принялась ковырять стилетом в середине куска пластика. – Теперь, Уэнди, тебе надо сделать два-три разреза. – Она засунула внутрь бруска
В могильной тишине раздался громкий звонок. Уэнди Петерсон напряженно слушала его, всем своим нутром чувствуя, что это будет последний звук в ее жизни.
В соборе воцарилась полная тишина. Мартин, положив согнутые руки на перила, напряженно смотрел на алтарный помост. Пальцами он выбивал тревожную дробь по стеклу циферблата наручных часов.
– А что на твоих, Бурк? Разве время еще не истекло? Ну, что еще за проблема?
Люди, находящиеся в доме настоятеля и в резиденции кардинала, отошли подальше от заклеенных полосками липкой ленты окон. На всех крышах зданий вокруг собора стояли, не двигаясь, полицейские и репортеры. В домах и в барах, в эту тревожную ночь так и не закрывшихся, люди не спускали глаз с телевизионных экранов, на которых отсчитывали последние секунды часы на фоне общего вида собора, светлеющего с приближением утренней зари. Во всех церквах и синагогах, где служба продолжалась ночь напролет, прихожане с нетерпением поглядывали на наручные часы. На них было уже 6.04.
Уэнди Петерсон медленно вылезла из люка и направилась к центру алтарного помоста, жмурясь от яркого света. В вытянутых вперед руках она держала какой-то предмет, не отрывая от него глаз. Но вот она подняла глаза и посмотрела на трифории и хоры. Лицо у нее заметно побледнело, язык заплетался, но слова все же прокатились по всему собору довольно отчетливо:
– Вот оно, детонирующее устройство…
В руках она держала обыкновенный будильник, соединенный четырьмя проводами с пачкой связанных вместе батареек, от которых отходили еще четыре проводка. Она подняла устройство вверх на вытянутой руке, как церковный потир, а в другой ее руке лежали четыре длинных круглых детонатора, оторванных от проводков. К поверхности механизма кое-где прилип белый взрывчатый пластик, в тишине собора громко раздавалось тиканье будильника. Уэнди облизала пересохшие губы и громогласно объявила:
– Все чисто!
Аплодисментов не последовало, никто не выкрикивал приветствия, но в благоговейной тишине дружный вздох облегчения произвёл больший эффект, нежели если бы кто-нибудь завопил от восторга.
И такую тишину внезапно разорвал пронзительный крик ужаса – с церковных хоров летел вниз головой какой-то человек. Его тело с громким стуком шлепнулось на пол прямо перед носом взорванного бронетранспортера.
Морин и Бакстер разом обернулись и посмотрели на распластанное тело. Вокруг головы упавшего, на полу, сверкала блестками лужа крови. Бакстер тихо шепнул:
– Кажется, это Мартин.
Спотыкаясь и прихрамывая, Бурк шел по залу под церковными хорами. Острое покалывание в спине перешло у него в тупую ноющую боль. Мимо пронесли носилки, он увидел на них Брайена Флинна, по лицу которого не понял, жив ли тот или умер. Бурк двинулся дальше, к телу Мартина. Шея у того была сломана, глаза широко раскрыты, высунутый язык наполовину откушен. Бурк
Потом он повернулся и отсутствующим взглядом посмотрел на обгоревшую громаду бронетранспортера и на обуглившиеся тела гвардейцев на броне. В это время вокруг него стали появляться какие-то люди, делая свою работу и при этом оживленно жестикулируя и о чем-то быстро переговариваясь. Но ему все это казалось происходящим в отдалении и расплывчато, будто он смотрит в несфокусированную подзорную трубу. Он оглянулся, ища Бакстера и Морин, но они уже куда-то ушли. Он понял, что в данный момент ему здесь делать нечего, и от этого стало легче на душе.
Бурк бесцельно побрел по главному проходу и увидел Уэнди Петерсон, одиноко стоящую и недоуменно озирающуюся по сторонам, как, собственно, и он сам. Из разбитого окна в восточной стене высокого вестибюля проник первый лучик солнца, и Бурку показалось, что она намеренно остановилась так, чтобы пробившийся сквозь пыль лучик осветил ее. Проходя мимо, он не удержался и сказал:
– Очень красиво…
Она отрешилась от задумчивости, посмотрела на него и окликнула:
– Бурк.
Он обернулся и увидел, что в руках у нее детонирующий механизм. Она оживленно говорила, но Бурку показалось, что говорила не ему, а сама себе.
– А часы-то работают… видите? И батарейки не разрядились и все целы… Провода присоединены намертво. Вот четыре отдельных детонатора… Но они никогда…
Она поглядела вокруг таким встревоженным взглядом, что Бурк даже подумал, а не померещилось ли ей, будто все физические законы природы, которые она знала, теперь не действуют. И он произнес:
– Но вы, вы были…
Она удрученно покачала головой.
– Я разговариваю с вами. – Она заглянула ему прямо в глаза. – А я ведь чуть было не опоздала на какую-то парочку секунд… Он зазвонил… Я же сама слышала звонок, Бурк… Слышала! А потом наступило какое-то странное чувство… будто на меня снизошла Божественная благодать. Понимаете, мне померещилось, будто я умерла, но все вокруг не так уж и плохо. Рассказывают, что в нашем деле, когда обезвреживаешь мину, на плече у сапера сидит ангел, да вы сами знаете. Боже всемогущий, Бурк, у меня на плечах сидел в тот момент их целый полк.
Книга шестая
Утро 18 марта
А после лесного пожара
Гвоздика зеленая снова завяла.
Патрик Бурк, щурясь и часто моргая, вышел из парадных дверей и, держась за гладкие перила, спустился по разбитым ступенькам на улицу, залитую слабым весенним солнечным светом.
Таяли льдинки и сосульки, вода капала с крыш на ступени собора, а с них выливалась ручейками на замусоренные улицы. На самой нижней ступени Бурк заметил разорванный листок картона, который фении прилепили к парадным дверям, от руки написанные буквы расплылись на мокрой бумаге – не разберешь, что там и было. На гранитном цоколе застыли потеки и брызги зеленой краски, выплеснутой из разбитой бутылки, от ступеней до самой Пятой авеню протянулся длинный след лошадиной крови. «Вот уж нипочем не догадаться, что тут произошло, если бы сам не был свидетелем», – подумал Бурк.
Порыв теплого южного ветра стряхнул ледок с голых веток деревьев, высаженных вдоль Пятой авеню; вдали слышался перезвон церковных колоколов. По улицам неслись, разбрызгивая большие лужи, кареты «скорой помощи», полицейские фургоны и лимузины, а посреди улиц маршировали отряды и группы патрульной полиции и национальной гвардии, а конные полицейские, клюя носом на ходу, скакали не разбирая дороги туда-сюда. Как заметил Бурк, у многих полицейских на жетонах висели черные траурные ленточки, у городских чиновников на рукавах виднелись черные повязки, а флаги, висевшие вдоль авеню, были приспущены. В общем, создавалось такое впечатление, будто об этом ЧП все время только и думали, с нетерпением ждали и готовились к нему.
Бурк услышал какой-то шум на верхней террасе и, посмотрев, увидел там процессию из духовенства, возглавляемую самим кардиналом в белых одеяниях, и лежащих ниц вокруг стен собора людей. Процессия подошла вплотную к парадным дверям и остановилась перед ними, а кардинал произнес нараспев слова мольбы:
– Очисть меня иссопом, Господь Бог, и я очищусь от греха. Омой меня, и я стану белее снега.
Бурк стоял в нескольких ярдах от процессии, прислушиваясь к словам обряда очищения оскверненной церкви; толпящиеся вокруг верующие не замечали его. Он смотрел, как кардинал брызгал святую воду на стены, как вокруг все молились, и подумал о том, как же при такой пунктуальной римско-католической вере столь скоро забываются священные заповеди. А потом он понял, что кардинал и другие иерархи, должно быть, думали об этом обряде всю долгую ночь, а городские власти в эти же ночные часы лихорадочно припоминали, что им надлежит делать после штурма собора. Сам же Бурк не позволял ни на секунду своим мыслям вылетать за рамки 6 часов и 3 минут, и такая его сосредоточенность была одной из причин того, что ему никогда не стать мэром или архиепископом Нью-Йорка.