Собор
Шрифт:
– Мартин погиб тоже. Говорят, лейтенант Бурк столкнул его с церковных хоров; говорят также, что Лири был человеком Мартина… ты меня слышишь?
Флинн кивнул, а она продолжала:
– Я знаю, что смерть тебе безразлична… а вот мне далеко не безразлична… Я ужасно боюсь умереть. Я все еще люблю тебя… Ради меня, позволь все же позвать священника, Брайен?
Он открыл рот, она склонилась над ним еще ниже. Наконец он через силу выдавил:
– …Священник…
– Да-да… я сейчас же позову его.
Он слабо мотнул головой и сжал ее ладони. Она опять склонилась над ним. Голос
– Священник… отец Доннелли… здесь, – бормотал он.
– Что?..
– Подойди сюда. – Он протянул вверх правую руку. – Сними кольцо с пальца…
Она посмотрела на руку – кольца на пальце не было. Тогда она взглянула ему в лицо и впервые заметила на нем спокойное, умиротворенное выражение – ни единой черточки, столь характерных для него в последние годы.
Он опять открыл глаза и, пристально посмотрев на нее, пробормотал:
– Видишь?..
Затем взял ее ладони и крепко сжал их. Она кивнула и заговорила:
– Да… нет, нет… не вижу, но я никогда и не видела, а ты всегда казался таким уверенным и убежденным, Брайен…
Она почувствовала, как ослабла его крепкая хватка, и, взглянув на него, поняла, что он умер. Она закрыла ему глаза, поцеловала в лоб и, глубоко вздохнув, встала с колен.
Бурк, Лэнгли и Шпигель стояли у кромки тротуара на углу Пятой авеню и Пятидесятой улицы. Департамент уборки городских улиц бросил к собору все свои могучие силы – повсюду мелькали уборщики в серых и голубых комбинезонах. Огромные кучи мусора и бумаги, по преимуществу зеленоватого цвета, росли и росли около тротуаров. Полицейские кордоны, оцепившие добрую пару дюжин городских кварталов, заметно сжались, на соседних улицах уже начинался утренний час пик.
Некоторое время никто из них не проронил ни слова. Шпигель повернулась и подставила лицо под теплые лучи солнца, выдвигавшегося из-за высокого небоскреба на востоке. Внимательно поглядев на фасад собора, она сказала:
– В школе я обычно учила своих учеников, что каждый праздник в конце концов обретает двоякое значение. Я имела в виду праздники Мом-Кипур у евреев и Тет – вьетнамский Новый год. А после восстания в Ирландии в пасхальный понедельник тысяча девятьсот шестнадцатого года, пасху там стали отмечать совсем по-другому. Она стала совершенно иным днем с особым значением – со своими отличиями, вроде как день святого Валентина в Чикаго. У меня этакое предчувствие, что день святого Патрика в Нью-Йорке больше никогда не будет отмечаться так же, как раньше.
Бурк посмотрел на Лэнгли:
– Я никогда не был поклонником искусства. На кой черт мне суетиться, если кто-то шлепает подделки?
Лэнгли улыбнулся и ответил:
– А ведь ты так и не спросил меня насчет записки, найденной в гробу Хики.
Он протянул ему листок бумаги, и Бурк прочитал:
«Если вы прочтете эту записку, то разгадаете мою тайну. Я хотел провести остаток своих дней в одиночестве и покое, вложить меч в ножны и отказаться от ведения войны. Но потом решил воспрянуть и пойти в бой за правое дело… В любом случае, не оставляйте меня здесь. Похороните меня под дерном в земле Клонакилти, рядом с
Все трое молчали и озирались вокруг в надежде увидеть хоть что-нибудь интересное. Лэнгли заметил около покореженного штабного автобуса полиции грузовик с передвижным буфетом, откашлялся и обратился к Роберте Шпигель:
– Не позволите ли мне предложить вам чашечку кофе?
– Конечно, – улыбнулась она и положила ладонь на его руку. – А также дай мне сигаретку.
Бурк смотрел, как они уходят, потом поднялся и сам. Сперва он хотел дождаться конца мессы, но передумал и решил сначала доложить обо всем в передвижной штаб в автобусе, остановившемся на противоположной стороне улицы. Он уже было направился туда, но остановился, услышав позади себя какой-то непонятный звук.
За спиной у него фыркала лошадь, выпуская из ноздрей струйки пара.
– Привет! Думаю, с тобой все в порядке? – весело и громко проговорила Бетти Фостер.
Бурк отшатнулся от разгоряченной лошади и в свою очередь спросил:
– А ты как? Тоже все в порядке?
– Разумеется. – Она натянула узду и остановила лошадь рядом с ним. – Мэр заставляет тебя понервничать?
– Этот идиот?.. О, конечно же, это лошадь. Как ты умудрилась наградить его такой кличкой?
– Подвезти тебя? – засмеялась она.
– Нет… Я должен пооколачиваться тут немного…
Она наклонилась с седла и спросила:
– Чего ради? Все уже кончилось. Завершилось, лейтенант. Нечего тут околачиваться.
Бурк внимательно посмотрел на Бетти. Глаза у нее воспалились и слегка припухли, но в них явственно читалась решительная бесшабашность, вызванная, по его предположению, тревожным безумием минувшей длинной ночи. И еще он заметил, что от нее не так-то просто отделаться, и поэтому попросил:
– Хорошо, подкинь меня. Недалеко.
Бетти вынула ногу из стремени, нагнулась и помогла ему усесться на круп лошади позади себя.
– И куда же мы теперь направимся?
Бурк, обняв ее сзади за талию, спросил:
– А куда ты обычно ездишь?
Она рассмеялась и пустила лошадь по кругу.
– Поехали, лейтенант, отдавай приказания.
– В Париж, – скомандовал Бурк. – Давай прямо в Париж.
– Будет сделано. – Она пришпорила лошадь. – Но-о, Мэр, пошел.
Выйдя на улицу через двери северного вестибюля, охраняемые сотрудниками ФБР, в том числе и Дугласом Хоганом, Морин Мелон зажмурилась от яркого солнечного света и поневоле протерла глаза. Хоган показал ей на ожидающий у угла «кадиллак».
Из южного вестибюля вышел Гарольд Бакстер в окружении сотрудников службы безопасности своего консульства. К краю тротуара подкатил серебристо-серый «бентли». Морин направилась к своей машине и по пути заметила в толпе Бакстера. Репортеры набросились на него, а потом окружили и ее. Охранникам пришлось буквально локтями прокладывать ей дорогу. Она оттолкнула Хогана и, встав на цыпочки, попыталась разглядеть Бакстера, но «бентли» тронулся и уехал в сопровождении мотоциклистов.
Тогда она села в лимузин на заднее сиденье, рядом разместились охранники, двери машины захлопнулись. Хоган сказал: