Соборная площадь
Шрифт:
Сделав вид, что порученная работа не закончена, я шмыгнул в столовую. Захлопнув дверь в мойку, пристроился возле окна, покурил. Тоска, безысходность. Что делать, как дальше жить! Эти вопросы угнетали. На другом конце столовой что-то стукнуло. Я вздрогнул. У придурков на лице не написано, что они собираются сделать в следующий момент. Загасив окурок, бросил его в трубу в полу, придвинул поближе черпак. Вошедшим оказался молдаванин. Поставив небольшую кастрюлю на стол в раздаточной, он вынул из нее несколько крупных кусков рыбы, спрятал в шкаф для посуды. Молдаванин обернулся, глянул на меня через широкий проем без стекла. Из мойки в него подавали сполоснутую посуду в раздаточную, для складывания на полках шкафа.
— Ты что здесь делаешь? — нахмурился он.
— Курил, — сознался я. — В туалете невозможно, придурки пристают.
— Иди сюда, бери чашки. Расставляй по четыре на столы. Сегодня у нас сорок человек. Остальным, на вязках, разнесет дед.
— Какой дед? — загребая тяжелую пачку чашек, спросил я, подумав, что все
— С которым ты полы драил. Тебя в мою палату перевели?
— Не знаю. Я вас там не видел.
— Зато я видел. Завтра одного из моих помощников отпускают. Пойдешь на его место?
— Пойду. А что делать?
— Людей кормить. Чашки, ложки на столы разносить. Поели — убрать, помыть, полы протереть. На кухню сходить… Работы много, зато голодным не будешь, лучший кусок себе.
— Согласен.
На другой день включиться в работу по столовой не получилось. С выпиской одного из помощников вышла заминка. С утра до отбоя я мотался за дедом, берясь за любую работу, лишь бы не сидеть на месте. Убирал, помогал расставлять чашки, мыл, скреб, тем самым завоевав у молдаванина доверия еще больше. В кармане застиранной пижамы появились сигареты. Тапки на ногах были разноцветные, рваные, широкие штаны в дырах. Молдаванин пообещал подобрать получше. Единственное, что не получалось, это искурить хотя бы одну из заработанных сигарет до конца. Придурки в алкашами находили в любом углу, даже в столовой, куда доступ был строго запрещен. После ужина молдаванин принес в палату два литровых пластмассовых баллона с подобием разведенного водой кипяченого молока. Один отдал мне, сказав, что когда приступлю к работе в его бригаде, буду иметь удовольствие наслаждаться напитком ежедневно. После отбоя проглотив несколько назначенных врачом таблеток и сумев увернуться от укола галоперидола, я впервые спокойно отошел ко сну. От жуткого укола спас тот-же молдаванин, шепнув что-то на ухо медсестре. О, это страшное состояние провалов в черную бездну, после которых по утрам едва выгребаешься на белый свет. Боль в почках, в области печени, в солнечном сплетении. Тошнота, потеря координации движения, когда руки, ноги, голова, дергаются непроизвольно, как у мучимого током манекена. Теперь сон пришел легкий, воздушный. Сначала, как всегда в последнее время, надвинулся звездный бесконечный космос. Я передвигался вглубь с огромной скоростью, но с осторожностью, не забывая привязаться к земному тяготению. Звезды, звезды… мириады их в темно-синем бархатном пространстве, впереди, по бокам. До этого случая я тоже пытался вылететь из звездного месива, чтобы посмотреть, что находится за ним. Может быть, повезет увидеть самого Бога. Мысленно я привязывался к младшему сыну, к Данилке, потому что он больше всех из детей тянулся ко мне и нуждался в опеке. Из Бесконечности мироздания всегда возвращался домой нормально, без приключений. Но желание добраться, наконец, до края Вселенной не проходило никогда. Что там, за звездами? Какой он, Бог? А в этот раз, в Ковалевке, вдруг получилось. Я вылетел из бриллиантового месива. Объемная, глубокая, синяя чистота, по мере удаления от края мироздания становящаяся все чернее. Сзади от звезд полыхают границы миров. Раньше я долетал до края, но взглянуть на самого Бога просто боялся, помня рассказы, что на него вообще смотреть нельзя. Но сейчас я пересилил страх, поднял голову и посмотрел вперед. И увидел. Прямо по курсу похожий на плод в утробе матери, светящийся по краям золотыми мощными короткими лучами эллипс с темными таинственными пятнами в середине. Свет лучей рассеивается вокруг, теряясь в бездне. Приближаться к эллипсу показалось опасным. Но и того, что я увидел, было достаточно. Сам ли Бог, или кто-то другой, как бы показали мне, что все, буквально все, имеет свои начало и конец. В данном случае плод в утробе был началом Великого. Сам он оставался в темноте, излучая мощнейшую энергию вокруг. Того, в ком он находился — носителя — видно не было. Просто центральную точку небесной сферы занимало именно подобие плода в утробе матери. Я понял, то, что удалось увидеть — достаточно. Дальше я могу рассуждать как угодно. И повернул обратно. Летел задом, не переворачиваясь, как бы втягивался. Снова вокруг сплошные звезды. Изредка они приближались, раздуваясь до огромных размеров. Шары… Разве эта форма идеальна? Сначала люди придумали колесо, скорее всего они скопировали его с лунного диска. Солнце ослепляет, а Луна летит себе по небу, не испытывая трений. Но плоский круг неустойчив, может завалиться, хотя в нем заключен первоначальный смысл Жизнь. Откуда вышел, туда и придешь, если двинешься по кольцу. Люди говорят, из Земли вышел, в Землю уйдешь. Начало и конец. А шар предоставляет возможностей больше, к тому же стабильный. Выбирай любой путь, чем он извилистей, тем длиннее. Бесконечность. Да, естественно, и в ней точки когда-нибудь пересекутся, но какова длина Пути! В Библии сказано, что вначале было Слово. Когда учился на экстрасенса, нам объяснили, что сперва был Звук, типа хлопка губ: «Пыф». Улетая по спирали в пространство, звук, наверное, обрастал космическими твердыми частицами: пыль, метеориты, кометы, астероиды. Масса уплотнялась, превращалась в Звезду, в Планету. На некоторых из них возникла Жизнь, как на Земле, на Марсе. Планета старела, остывала, покрывалась трещинами. И снова превращалась в космическую пыль. Наша галактика тоже летит к апексу
Веретено и шар… Или обе формы имеют различное предназначение?..
Ответов не последовало.
Поблагодарив Бога за возвращение на Землю, я уснул.
Очнулся оттого, что тормошили за плечо. Над кроватью наклонился молдаванин. Значит, пора идти на кухню за завтраком. В коридоре злые невыспавшиеся санитары уже гоняли придурков. Быстренько накинув робу, я влез в разноцветные на одну ногу тапочки, вышел из палаты. На топчане возле стены с трудом дышал взлохмаченный старик, свесивший обрубки ступней на пол. Из дырки в животе в длинные грязные цветные трусы змеилась тонкая резиновая трубка.
— Покурить не найдется, сынок? — прохрипел он.
Вынув из кармана оставшуюся с вечера «примину», я сунул ему в руки, заторопился в столовую.
— Спасибо, — длинно закашлялись за спиной.
Молдаванин уже распоряжался в моечной. Вид у него был серый, под глазами мешки. Наверное, вчера вечером принял лишнюю дозу чифира, без которого, как я узнал, сердце отказывалось работать.
— Вот лягу под капельницу, очищу кровь тремя флаконами гаудеамуса, и будет порядок, — говорил он.
Флаконы все не привозили. Я уже знал, что он сам, почувствовав приближение «белки», приезжал в Ковалевку. Здесь его встречали как родного. Некоторые делали точно также: или просили родственников, или добирались из Ростова и других городов области на попутках. Захватив тряпки, чтобы не обжечь руки, мы вышли за могучие железные двери. Санитар выпустил меня под поручительство молдаванина. Заведующий отделением тоже объявил, что я писатель. Наверное, менты не преминули подкинуть интересную информацию, чтобы работал поосторожнее, а то тисну статью в какую газету. Скорее всего, пользы от нее не будет никакой. Кому нужно заниматься алкашами и придурками, когда тысячи беженцев из Чечни, из Средней Азии живут под открытым небом, когда люди умирают прямо на глазах горожан, когда вечером не высунешь носа из собственной квартиры. Менты рассказывали, что одиноких стариков в буквальном смысле слова приходится соскребать с батарей отопления — так давно они отошли в мир иной или повесились сами. Спасибо родной демократической власти за по прежнему бесплатную Ковалевку…
О, это ощущение временной свободы, когда страшно оглядываться на решетки. Я вдыхал свежий утренний воздух полной грудью, не обращая внимания на то, что вместе с тапочками вязну в грязи по колено. Ночью снова прошел дождь. Посредине широкого двора экскаватор вырыл глубокую яму, на дне которой возводился коллектор с трубами для подачи питьевой воды. А пока ее в бензовозах привозили, скорее всего, из ближайшего болота. Напротив кухни расположился двухэтажный барак для дурочек. Оттуда, из других отделений, тащились маленькие кучки баб и мужиков. Ограниченные, тупые взгляды, слюна на губах, кособокая походка. Толстенький дедок, мой благодетель, из-за которого я выбился в люди, при встрече схватил одну молодайку за задницу:
— Дашь? — воровато оглянувшись вокруг, шепнул он. — Давай прислонимся вон там…
— Иди-и, дуга-ак, — замахнулась на него психбольная. — Нас пгедупгедили, что нельзя-а, забегеменеть може-ем…
— Ну и что? Быстрее выпустят.
— Ага-а, а когмить кто буде-ет?
По короткой лестнице мы прошли в прихожую кухни, за которой на раскаленных плитах стояли алюминиевые баки с булькающей кашей и мутным чаем. Пар клубами поднимался к потолку. Наши, помеченные четвертым отделением, были уже сняты.
— Уносите, да побыстрее, — подскочила грузная кухарка в замызганном белом халате. Нечего разглядывать. Мешок с хлебом в углу.
Обмотав тряпками ручки, мы по двое подхватили емкости, потащили к выходу. На лестнице столкнулись с тяжело поднимающимися психбольными. Те ни за что не хотели уступать дорогу.
— Сейчас в лобешник замочу, — выскочил вперед молдаванин. — Назад, говорю. Ты слюнявая, не ясно?
— Са-ам слюня-авый, — сверкнула женщина в платке и резиновых ботах на босу ногу. Но отступила.
— И много их тут? — передернул я плечами, когда удалось сойти на землю. Бак оказался тяжелым, руки через тряпку прожигало.
— Полно. Это лишь один корпус, а сколько их по всей территории. Но есть, которые прикидываются. Видишь вон ту, в брюках? — в стороне в независимой позе стаяла молодая красивая женщина с длинными волосами. Молдаванин пояснил. — Замочила кого-то и сюда закосила. Отец с матерью каждый день на машине приезжают. Подкармливают, одежду привозят. К одному из наших санитаров бегает. Они их чпокают за милую душу.