Собрание народных песен
Шрифт:
Петр Киреевский сразу же приступил к осуществлению этого замысла. 14 октября 1833 года (то есть через три недели после встречи с Пушкиным, Соболевским и Шевыревым) он писал Николаю Языкову: «Знаешь ли ты, что готовящееся собрание русских песен будет не только лучшая книга нашей Литературы, не только из замечательнейших явлений Литературы вообще, но что оно, если дойдет до сведения иностранцев в должной степени, и будет ими понято, то должно ошеломить их так, как они ошеломлены быть не желают! Это будет явление беспримерное».
У Петра Киреевского были все основания для такой оценки. «У меня теперь под рукою большая часть знаменитейших собраний иностранных народных песен», — сообщал он в том же письме, сравнивая эти знаменитейшие собрания с готовящимся, русским, и приходя к выводу, что большинство
Принципиальное отличие «готовящегося собрания русских песен» от всех других отечественных и зарубежных сборников заключалось в том, что песни в нем записаны «прямо с голоса». А это уже само по себе являлось новым словом в мировой фольклористике.
По предварительным подсчетам, это издание 1833 года должно было состоять из четырех томов, что в количественном отношении тоже превышало все знаменитейшие зарубежные сборники. «Известнейшее собрание шотландских песен Вальтера Скотта, — писал Петр Киреевский по этому поводу, — содержит в себе 77 нумеров, собрание шведских песен, которого количественному богатству немцы дивятся, заключает в себе 100 нумеров». У самого же Петра Киреевского к этому времени было уже более двух тысяч песен «могущих поступить в печать», подготовленных к изданию.
Но этому изданию 1833 года, как, впрочем, и изданию 1837 года, не суждено было увидеть свет. Причины разные, в том числе и тяжелое заболевание печени, которым Петр Киреевский страдал всю жизнь. Так, например, 14 ноября 1833 года, то есть как раз во время подготовки издания, Авдотья Петровна сообщала Жуковскому: «Петр уже три месяца не встает с постели. Мучительную и опасную болезнь переносит он с какой-то ненынешней твердостью. Когда ему лучше, он роется в преданиях, составляет, выправляет легенды, нынешним летом собранные у нищих, песни русские и пр.».
Но не менее веской причиной являлся сам объем издания. Уже тогда, в самом начале «предприятия», имея на руках две тысячи текстов, Петр Киреевский говорил о своем намерении ограничиться примечаниями «только самыми необходимыми и короткими», а иначе — это его собственные слова — «если поступать совестливо и отчетливо, это задержало бы издание на несколько лет».
Но в том-то и дело, что несовестливо и неотчетливо Петр Киреевский поступать не мог. Положение осложнялось еще и тем, что с годами «обильные песенные потоки» не иссякали, а увеличивались. Две тысячи песен намечавшегося издания 1833 года — это записи самого Петра Киреевского, семьи Языковых, а также «вклады» Пушкина, Соболевского, Востокова. Но уже вскоре в его руках окажутся не две тысячи песен, а вдвое, втрое, в десять раз больше… Общий же объем Собрания народных песен П. В. Киреевского таков, что не только дореволюционная, но и современная наука до сих пор не в состоянии осуществить его полное издание [109] . А Петр Киреевский был один…
109
Этой теме посвящено специальное исследование: «Судьба песен, собранных П. В. Киреевским» («Песни, собранные писателями. Новые материалы из архива П. В. Киреевского». «Литературное наследство», том 79. М., 1968).
Имя замечательного поэта и выдающегося ученого-слависта Александра Христофоровича Востокова названо в списке третьим. Судя по всему, Петр Киреевский придерживался определенной хронологической последовательности поступления к нему «вкладов». «Востоков, — сообщал он 14 октября 1833 года, — узнавши о готовящемся собрании, прислал мне 12 стихов, которые он сам переписал с рукописи 1790 года, хранящейся в Румянцевском Музее». В количественном отношении этот «вклад», конечно же, уступал многим другим, но он, как и пушкинский, был одним из самых первых, положил начало собранию. Кроме того, для Петра Киреевского, вне всякого сомнения, было важно само участие Востокова в его «предприятии». Известно, что еще в начало XIX
Вслед за Востоковым следует имя Гоголя, внесшего свой «вклад» тогда же, в 30-е годы, когда появились «Вечера на хуторе близ Диканьки», а вслед за ними — статья «О малороссийских песнях», и когда прозвучал вдохновенный гоголевский гимн народной песне: «Какую оперу можно составить из наших национальных мотивов! Покажите мне народ, у которого бы больше было песен. Наша Украина звенит песнями. По Волге, от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Все дорожное: дворянство и недворянство, летит под песни ямщиков. У Черного моря безбородый, смуглый, с смолистыми усами казак, заряжая пищаль свою, поет старинную песню: а там, на другом конце, верхом на плывущей льдине, русский промышленник бьет острогой кита, затягивая песню. У нас ли не из чего составить своей оперы?»
Первые фольклорные записи самого писателя тоже относятся к 30-м годам. «Главным делом Гоголя в эту пору, — отмечает его первый биограф, — было собирание украинских народных песен, в которое он в одно время вдался было усиленно, относясь к этому занятию с горячим увлечением внезапно возгоревшейся страсти». Эта «страсть» Гоголя скажется не только в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» — едва ли не самом фольклорном произведении русской литературы, но и в «Мертвых душах», в «Тарасе Бульбе», а в Собрании народных песен П. В. Киреевского гоголевскими записями представлены песенные сокровища Украины.
Далее Петр Киреевский называет имя Михаила Петровича Погодина — прозаика, историка, издателя «Московского Вестника» и «Москвитянина» и крупнейшего собирателя своего времени, прославившегося созданием ценнейшего Древлехранилища. Его роль в возникновении общенационального фольклорного свода весьма значительна. Погодин записывал сам и привлекал к собирательству других, в первую очередь, студентов Московского университета, в котором он многие годы был профессором всеобщей и русской истории. Так стали собирателями Кавелин, князь Костров, Якушкин. Через Погодина, его обширнейшие связи собирателя древнерусских рукописей Петр Киреевский получил «значительные собрания» из Рязанской и Тверской губерний (Тихомирова и Перевлесского), а позже — одни из самых первых записей былин из Архангельской губернии от адмирала Кузмищева и учителя из Шенкурска Харитонова.
Вслед за Погодиным следуют имена еще двух профессоров Московского университета — Ивана Михайловича Снегирева и Степана Петровича Шевырева. Сообщение Петра Киреевского о том, что от Снегирева он получил «прекрасное собрание песен Тверской и Костромской губ.» дополняют дневниковые записи самого Снегирева. Первые упоминания довольно беглые, речь идет в основном об уроках: «Зашел к Киреевским, дал им урок» (1823, 22 мая), «Урок у Киреевских» (26 мая), «Заехал к Киреевским, видел только Петрушу» (11 ноября). Самое непосредственное отношение к Собранию П. В. Киреевского, датированное ноябрем 1834 года: «Утром у меня был П. В. Киреевский, которому я сообщил разные песни… потому что он издает Русские песни, им собранные. Я ему казал свои материалы, коими он занимался; сообщил ему свои замечания о песнях». В 1831–1834 годах вышел четырехтомный труд Снегирева «Русские в своих пословицах», в который вошло немало записей Петра Киреевского. Подобный обмен записями — тоже характерная черта времени. Снегирев передал Петру Киреевскому песни, а получил от него собрание пословиц; Владимир Даль точно так же передал ему «собрание песен уральских», обогатив свои «запасы для русского словаря», а записи сказок и Петра Киреевского и Владимира Даля, в свою очередь, окажутся в издании народных сказок А. Н. Афанасьева.