Собрание сочинений (200 сказок. 1895 г.)
Шрифт:
Наконец-таки удалось ему ухватить воробья рукой. «Не прикажешь ли убить его?» – спросила извозчика жена. «Не-е-т! – воскликнул он. – Убить его мало! Надо его уморить мучительной смертью – я проглочу его живьем!» Взял да разом и проглотил воробья.
А воробей-то начал у него в желудке летать да попархивать и наконец опять взлетел извозчику в самую глотку, а оттуда в рот, выставил изо рта голову и крикнул: «Извозчик, а ты все же поплатишься мне жизнью!»
Тогда извозчик подал жене своей крюк и сказал: «Жена, убей ты воробья у меня во рту!» Жена крюком ударила, да маленько промахнулась и угодила мужу крюком по голове, убив его наповал. А воробей тем временем
ФРИДЕР И КАТЕРЛИЗХЕН
Жили-были на белом свете муж (которого звали Фридер) да жена (ее звали Катерлизхен); поженились они не так давно и считались все еще молодыми.
Однажды сказал Фридер: «Я пойду в поле, Катерлизхен; а как вернусь оттуда, пусть у тебя тогда на столе будет приготовлено что-нибудь жареное для утоления голода да какое-нибудь прохладительное питье для утоления жажды». – «Ступай, ступай, Фридер, – отвечала ему Катерлизхен, – уж я тебе все как следует приготовлю».
Когда же наступило время обеда, она достала из трубы колбасу, которая там коптилась, положила ее на противень, подбавила к ней маслица и поставила противень на огонь. Колбаса стала поджариваться и шкворчать на противне, а Катерлизхен, стоя около огня и держась за ручку противня, сама про себя раздумывала…
«А что? – пришло вдруг ей в голову. – Пока колбаса изжарится, ведь я бы тем временем могла в погреб спуститься и питья нацедить».
Вот она установила противень-то на огне покрепче, взяла кружку, сошла в погреб и стала цедить пиво. Течет пиво в кружку, Катерлизхен на него смотрит, да вдруг и спохватилась: «Э-э, собака-то у меня наверху не привязана! Пожалуй, еще колбасу-то из противня вытащит, вот будет дело-то!» – ив один миг взбежала по лестнице из погреба…
И видит: собака уж держит колбасу в зубах и волочит ее за собою по земле.
Однако же Катерлизхен не ленива бегать, пустилась за собакой в погоню и гналась за нею довольно-таки долго по полю; но собака бежала быстрее ее и колбасы из зубов не выпускала, и уволокла ее за поле. «Ну, что есть – то есть!» – сказала Катерлизхен, вернулась назад и, утомившись от беготни, пошла домой тихонько, чтобы немного остудить себя.
А тем временем пиво из бочки бежало да бежало, потому что Катерлизхен забыла кран завернуть; налилась кружка полная, а потом потекло пиво мимо кружки в погреб и текло до тех пор, пока вся бочка не опорожнилась.
Катерлизхен еще с лестницы увидела, какая беда случилась в погребе. «Вот тебе на! – воскликнула она. – Что теперь делать, чтобы Фридер этой беды не заметил?»
Подумала, подумала, да и вспомнила, что еще с последней ярмарки на чердаке лежит у них мешок отличной пшеничной муки, вот и придумала она тот мешок с чердака снести да в погребе и рассыпать по полу, залитому пивом. «Да, уж это можно сказать! – подумала она. – Запас беды не чинит и в нужде пригождается!»
Полезла она на чердак, стащила оттуда мешок и спустила его с плеч как раз на кружку, полную пива; кружка опрокинулась, и питье, приготовленное для Фридера, тоже разлилось по погребу.
«Недаром люди говорят, – проговорила Катерлизхен, – что где одно положено, там и другому найдется место!» – и рассыпала муку из мешка по всему погребу. И когда рассыпала, налюбоваться не могла на свою работу и даже сказала: «Вот как тут все чисто и опрятно теперь!»
В обеденное время пришел и Фридер домой. «Ну-ка, Катерлизхен, что ты мне приготовила?» – «Ах, Фридер! – отвечала она. – Задумала я тебе колбасу изжарить; но пока я пиво из бочки цедила в погребе, собака утащила колбасу с противня; а как я погналась
Фридер подумал: «Ну, если и дальше так с женой пойдет, так и точно придется мне самому обо всем заранее подумать».
Вот и случилось, что накопивши порядочную сумму талерами, променял он их на золото и сказал Катерлизхен: «Вот видишь тут эти желтые черепочки? Эти черепочки я сложу в горшок да зарою в хлеву под яслями у коровы; только смотри – не трогай их, а не то тебе от меня достанется!» И она сказала: «Нет, муженек, ни за что не трону».
Когда же Фридер ушел, пришли в деревню торговцы продавать глиняные кружки и горшки и спросили у Катерлизхен, не желает ли она что-нибудь купить. «Э-э, добрые люди, – сказала Катерлизхен, – нет у меня никаких денег, и ничего я у вас купить не могу; а вот если вам нужны желтые черепочки, так на черепочки и я бы у вас кое-что купила». – «Желтые черепочки? А почему бы не нужны? Покажи-ка их нам!» – «Так вот ступайте в хлев и поройтесь под яслями у коровы, там и найдете желтые черепочки в горшке, а я при этом и быть не смею!»
Плуты-торговцы пошли по ее указанию, порылись под яслями и отрыли чистое золото. Золото они забрали, да с ним и бежали, а товар свой, горшки да кружки весь в доме покинули.
Катерлизхен и подумала, что и эта новая посуда ей пригодиться может; но так как на кухне в ней не было недостатка, то у всех новых горшков она повыбивала дно и расставила их в виде украшения на заборные столбы вокруг всего дома.
Как вернулся Фридер домой, как завидел это новое украшение, так и стал говорить: «Дорогая, что это ты опять наделала?» – «А это я купила, дорогой, на те желтые черепочки, что под яслями у коровы зарыты были… Сама-то я туда не ходила – так продавцы уж их откопали». – «Ах, Катерлизхен! Что ты наделала? Ведь это же не черепки были, а чистое золото, и в том было все наше состояние. Ты бы этого не должна была делать!» – «Так-то так, дорогой, – отвечала она, – да я же этого не знала; ты бы мне должен был наперед сказать».
Постояла минутку Катерлизхен, подумала и говорит: «Послушай-ка, муженек, ведь золото твое ты можешь снова добыть, побежим скорее вслед за ворами». – «Пойдем, пожалуй, – сказал Фридер, – попытаемся; захвати только с собою хлеба и сыра, чтобы было нам что по дороге перекусить». – «Ладно, муженек, захвачу».
Пустились они в погоню, и так как Фридер был на ногу легче жены, то Катерлизхен от него и поотстала. «Этак-то еще и лучше, – подумала она, – как будем назад возвращаться, мне же менее идти придется».
Вот и пришли они путем-дорогою к горе, где на обоих склонах прорезаны были колесами глубокие колеи. «Ишь ты, – сказала Катерлизхен, – ведь они тут бедную землю изрезали, изрыли и исполосовали так, что во весь век не заживет!»
Да с великой-то жалости возьми и намажь все колеи маслом, чтобы колеса по ним мягче катились; а между тем как она над колеями нагибалась, выкатилась у нее одна головка сыра из фартука и покатилась вниз по горе. «Ну, нет, брат, – сказала Катерлизхен, – я раз-то взошла на гору, а из-за тебя другой раз всходить на нее не стану; пусть другой сыр за ним скатится и вернет его сюда».