Собрание сочинений, том 18

Энгельс Фридрих

Во второй половине 30-х годов — новая причина для ненависти против России, придавшая этой ненависти политически-национальный характер, — поднялся славянский вопрос: образование в Австрии и в Турции славянской партии, надеявшейся и ожидавшей помощи из России. Панславянская республиканская федерация — к ней стремились декабристы (Пестель, Муравьев-Апостол и пр.). Николай перенял эту мысль, но в виде панславистского, единого и самодержавного «государства» под его железным скипетром. В начале 30-х и 40-х годов стали отправляться из Петербурга и Москвы русские агенты в славянские земли, одни официально, другие добровольно и бесплатно; последние принадлежали к московскому обществу славянофилов. Среди южных и западных славян распространялась панславистская пропаганда. Много брошюр, отчасти написанных по-немецки, отчасти переводных. Испуг пангерманской публики. Богемия — русская! Это лишило их аппетита и сна (стр. 99). С тех пор — величайшая ненависть к России; русские, со своей стороны, не любят немцев. Возможно ли при этих условиях соседство

двух государств, «всероссийской» и пангерманской империй? (стр. 100). Однако причины для соблюдения мира были, да и теперь еще существуют для обеих. Во-первых: Польша (там же). Австрия — не за раздел и т. д. Для нее Польша — защита от России и Пруссии. Во-вторых: Австрия, которую они желают поделить. Раздел Австрии разъединит их, но ничто до этого раздела (стр. 100—102). В-третьих: новая германская империя, ненавидимая всеми, не имеет никаких союзников, кроме России, разве что Соединенные Штаты. Остается еще много сделать для реализации идеи пангерманского государства: отнять у французов всю Лотарингию, проглотить Бельгию, Голландию, Швейцарию, Данию, Скандинавский полуостров, русские прибалтийские провинции, чтобы одной владычествовать над Балтийским морем. Она оставляет Венгрию мадьярам, Галицию с австрийской Буковиной русским, захватывая для себя всю Австрию до Триеста (включительно) и Богемию, которую русский кабинет и не думает оспаривать… „Мы“ (Бакунин) „положительно знаем, что насчет более или менее отдаленного деления австрийской империи уже давно ведутся тайные переговоры, между дворами петербургским и германским“, причем они, разумеется, стараются взаимно надуть друг друга. Прусско-германская империя одна не способна осуществить эти широкие планы: „ поэтому союз с Россией составляет и будет еще долго составлять «насущную необходимость»“. То же и для России. „Завоевания во все стороны и во что бы то ни стало — нормальное условие жизни Российской империи“. Но в какую же сторону? На запад или на восток? Западный путь — панславистский и союз с Францией против соединенных военных сил Пруссии и Австрии, при вероятном нейтралитете Англии и Соединенных Штатов. Другой (восточный) путь ведет в Индию, Персию, Константинополь. На нем враги — Австрия, Англия, вероятно, с ними и Франция; союзники — Германия и Соединенные Штаты (стр. 102—104).

Первый путь (панславистский, против Германской империи). Помощь Франции ничего не стоит; ее единство навсегда разрушено и т. д.; путь этот революционный, ведет к возмущению народов, в частности славянских, против их законных «государей», австрийского и прусско-германского. Николай откинул этот путь по инстинкту, из принципа и т. д. (!)

К тому же «нельзя не признать, что для всероссийской государственности освобождение Польши решительно невозможно». Целые века длилась борьба между двумя формами «государства»: «воля шляхетская» или „царский кнут“. Поляки часто казались близки к победе. Но лишь только народ восстал в Москве в 1612 г., а затем последовало восстание малороссийского и литовского «хлопства» под предводительством Богдана «Хмельницкого», — как всему конец. „Русский кнут победил благодаря народу“.

Это признание сделано на стр. 110.

На развалинах шляхетско-польского «государства» основалась «всероссийская» империя кнута. „ Лишите ее этой основы, отберите области, входившие до 1772 г. в состав польского «государства», и всероссийская империя исчезнет“ (стр. 110). Это — самые богатые, плодородные и населенные провинции; в случае их отпадения богатство и могущество Российской империи уменьшится наполовину. За этой потерей последует и потеря «Прибалтийского края», и если действительно польское государство возродится к новой жизни, оно вырвет у России всю Малороссию, которая сделается или польской областью, или независимым «государством». Таким образом утрачена будет и черноморская граница, так что Россия будет отрезана со всех сторон от Европы и загнана в Азию.

Иные полагают, что русская империя может отдать Польше по крайней мере Литву. «Нет». Соседство «Москвы» и Польши по необходимости поведет польский патриотизм к завоеванию прибалтийских провинций и Украины. Довольно освободить только нынешнее Царство Польское, и Варшава тотчас соединится с Вильно, Гродно, «Минском», Киевом, не говоря уже о Подолии и Волыни. Поляки такой беспокойный народ, что им нельзя оставить ни одного местечка свободным; оно сейчас же станет центром постоянной конспирации. В 1841 г. оставался один вольный город Краков, и Краков сделался центром общереволюционного сопротивления. Российская империя может продолжать свое существование только при условии «душить» Польшу по муравьевской системе… Народ русский не имеет ничего общего с русской империей, интересы их противоположны.

По этому поводу Бакунин выдвигает следующее положение, бессмысленное с точки зрения его собственной системы : „Как скоро империя русская рушится, и народы великорусский, малорусский, белорусский и другие восстановят свою свободу, для них не «страшны» будут честолюбивые замыслы польских «государственных» патриотов“ (comment donc! [еще бы! Ред.]); „они могут быть убийственны только для империи” (стр. 111). Поэтому царь добровольно никогда не согласится отпустить на волю ни малейшей части Польши. „А не освободив поляков, может ли он призвать к бунту славян?” (стр. 104—111).

А во времена Николая

путь панславизма еще обещал больше выгод, чем в настоящее время. Тогда можно было еще рассчитывать на восстание мадьяр и итальянцев против Австрии. Теперь же Италия осталась бы, вероятно, нейтральней, так как Австрия теперь (в таком случае) добровольно отдала бы ей немногие итальянские земли, которыми она еще владеет. Мадьяры, с учетом их собственных «государственных» [У Бакунина: «господствующих». Ред.] отношений к славянам, со всей страстью приняли бы сторону немцев против России. Русский император мог бы только рассчитывать на содействие более или менее деятельное со стороны австрийских славян; если бы он хотел поднять и турецких, то новый враг — Англия. Но в Австрийской империи только 17 миллионов славян; за вычетом 5 миллионов на Галицию, где поляки парализовали бы русин, остается 12 миллионов, за исключением еще тех, которые завербованы в австрийское войско и по обычаю всякого войска стали бы драться, против кого начальство прикажет.

Эти 12 миллионов у Бакунина все — исключительно мужчины и притом взрослые.

Они не сосредоточены в одном или нескольких пунктах, а разбросаны по всему пространству Австрийской империи, говорят на весьма различных диалектах [У Бакунина: «наречиях». Ред.], перемешаны с немцами, мадьярами, итальянцами, румынами. „Этого очень много, чтобы держать в постоянной тревоге австрийское правительство и вообще немцев, но слишком мало, чтобы доставить русским войскам серьезную опору против соединенных сил прусской Германии и Австрии“. Русское правительство это знает и не думает вести панславистскую войну против Австрии, которая необходимо превратилась бы в войну против целой Германии. Однако посредством своих агентом оно ведет настоящую панславистскую пропаганду в австрийских владениях. Для него полезно иметь таких слепых и т. д. приверженцев во всех австрийских областях. „Это парализует, связывает, беспокоит австрийское правительство и усиливает влияние России не только на Австрию, но на целую Германию. Императорская Россия возбуждает австрийских славян против мадьяр и немцев, очень хорошо зная, что в конце концов предаст их в руки немцев и мадьяр“ (стр. 112—113).

На западном панславистском пути России придется воевать со всеми немцами, прусскими и австрийскими, с мадьярами и с поляками. Способна ли Россия в войне наступательной, какую ей пришлось бы вести ввиду мнимого освобождения славян, справиться хотя с одной только прусской Германией? Русский народ нисколько не будет заинтересован в войне, подобно тому, как народы вообще не интересуются чисто политическими правительственными войнами; исключением в новейшей истории был только Наполеон I, который, однако, считался продолжателем революции; а по существу — единственным исключением была последняя прусская война против Второй империи. Пангерманский интерес перевешивал тогда всякий другой интерес в умах и сердцах всех немцев без различия, и это составляет в настоящее время специальную силу Германии…

Русские не выказали интереса к своему правительству даже во время Крымской войны, „не завоевательной, а оборонительной“.

Это на стр. 117; а война против Наполеона III, очевидно, была, наоборот, чисто наступательной?

Русский крестьянин не знает даже, что он славянин… Для славянских народов война против всех «государств» сначала в союзе с латинскими народами, которым, так же как и славянам, угрожает завоевательная политика немцев… С немцами лишь тогда, когда они тоже станут анти-«государственниками»… Но до тех пор союз славян с латинскими народами против немецкой завоевательной политики остается необходимостью… „Странное назначение немецкого племени! Возбуждая (пробуждая) против себя общие опасения и общую ненависть, они соединяют народы“… „В этом смысле и русский народ — вполне славянский народ“. Однако враждебность эта не простирается так далеко, чтобы он по собственному почину стал воевать против них; она скажется лишь, когда немцы сами придут в Россию и вздумают хозяйничать в ней — но никакого участия в наступательной войне против немцев… Но достаточно ли средств правительственных, финансовых и военных против Германии?.. В рассматриваемом случае (наступление русских) немцам пришлось бы сражаться у себя дома, и «на этот раз» произошло бы действительно «поголовное» восстание всех классов и всего населения Германии (стр. 114—120).

Русский офицер — лучший человек, нежели немецкий… цивилизованный дикий зверь… Немцы, в особенности офицеры и чиновники, соединяют образование с варварством, ученость с лакейством… Но для регулярной армии нет ничего совершеннее немецкого офицера; вся его жизнь: повиноваться и командовать… Немецкий солдат ditto [тоже. Ред.] образцовый солдат для регулярного войска как по природе, так и по дрессировке… Укрощают сначала тело, а тем самым и дух солдата… Дисциплина и т. д… Немецкое офицерство имеет перед офицерством других народов преимущество знания, теоретического и практического знакомства с военным делом, горячей и совершенно педантической преданности военному ремеслу, точности, аккуратности, «выдержки», «терпения» (hartnackige Ausdauer) и к тому же относительной «честности» (Ehrenhaftigkeit). Организация и вооружение немецкой армии существуют в действительности, а не только на бумаге, как у Наполеона III, как будет у нас. К тому же административный, гражданский и в особенности военный контроль, так что продолжительный обман невозможен.