Собрание сочинений, том 18
Шрифт:
„У нас же, напротив, снизу доверху и сверху донизу рука руку моет, вследствие чего дознание истины становится почти невозможным“ (стр. 121—128).
Последняя фраза — стр. 128.
Если Россия сможет выставить даже миллион солдат, половину надо будет оставить внутри страны для наблюдения за возлюбленным народом. Сколько понадобится уже для одной Украины, Литвы, Польши! (стр.128).
У Германии будет действительно «миллионная» армия, по организации, «вымуштровке», духу, науке, вооружению — первая в мире. А за нею весь вооруженный народ, „который, вероятно, не встал бы против французов, если бы в последней войне победил не Фриц прусский, а Наполеон III, но который против русского «вторжения» встанет поголовно“… А где будет русский миллион? На бумаге… Где офицеры и вооружение?.. Нет денег… Из пяти миллиардов, полученных немцами от французов, по крайней мере два — на вооружение. „Да, вся Германия обратилась теперь в грозный, во все стороны щетинящийся арсенал“. При первом вашем шаге в Германию вы будете разбиты наголову, и ваша наступательная война тотчас же превратится в оборонительную; немецкие войска вступят в пределы
У поляков нет более опасного и злого врага, нежели Бисмарк. „Кажется, что он поставил задачей своей жизни «стереть» (abzuwischen) их с лица земли. И все это не помешает ему призвать поляков к бунту против России, когда того потребуют интересы Германии. И несмотря на то, что поляки ненавидят его и Пруссию, чтобы не сказать всю Германию, в чем поляки «не хотели бы сознаться, хотя в глубине их души не менее, чем у всех других славянских народов, живет та же самая историческая ненависть против немцев»… — поляки несомненно подымутся на зов Бисмарка“ (стр. 133).
„В Германии и самой Пруссии уже очень давно существует многочисленная и серьезная политическая партия, даже три партии: либерально-прогрессивная, чисто демократическая и социал-демократическая, вместе составляющие несомненное большинство в парламентах германском и прусском и еще более решительное в самом обществе; партии, которые, предвидя и отчасти желая и как бы вызывая войну Германии против России, поняли, что восстание и восстановление Польши «в известных пределах» [Подчеркнуто и у Бакунина. Ред.] будет необходимым условием этой войны“ (стр. 133). Ни Бисмарки ни одна из этих партий не намерены возвратить Польше все отторгнутые у нее Пруссией части: ни Кенигсберга, ни Данцига, ни даже малейшего клочка Западной Пруссии; и из Познанского герцогства — очень немного. Зато они отдадут им всю Галицию со «Львовом» и Краковом, так как все это теперь австрийское, и столько из русской части, сколько сами поляки в силах будут взять. Кроме того, деньги, оружие и военную помощь, само собой разумеется, в виде польского займа с немецкой гарантией. Поляки с радостью за это ухватятся… За немногими исключениями поляки нисколько не занимаются славянским вопросом; им «гораздо понятнее и ближе мадьяры»… У поляков многочисленные партии, но в основе — всегда восстановление польского «государства» в границах 1772 года. Различие между партиями лишь в том, что одни считают единственно правильным для этой цели такой путь, а другие — другой… Бисмарк потребует от них формального отречения от большей части старых польских земель, ставших теперь прусскими… Правда, etrange Pologne [странная Польша. Ред.] восстановленная под покровительством графа Бисмарка. Но лучше «странная» Польша, чем никакой; кроме того, подумают поляки, потом можно будет и освободиться от покровительства Бисмарка… Польша встанет, Литва ditto, затем небольшая буря, и встанет Малороссия… Польские патриоты — горе-социалисты, и у себя дома они не станут заниматься социально-революционной пропагандой; а если бы и захотели, Бисмарк не позволил бы — «слишком близко к Германии»; но в России и против России это можно. Для немцев и поляков полезен крестьянский «бунт» в России, и это им не трудно; сколько поляков и немцев рассеяно по России, все они союзники Бисмарка и Польши: „вообразите себе наше положение: войска наши, разбитые наголову, бегут; за ними вслед к Петербургу идут немцы, а на юге и западе, на «Смоленск» и на Малороссию идут поляки, — и в то же самое время, возбужденный внешней и внутренней пропагандою, в России и в Малороссии всеобщий крестьянский, торжествующий бунт“ (на стр. 138 эта фраза)… Немецкое «государство» таким образом совершенно отрезало бы русское от Европы.
„Мы говорим, разумеется, об империи“ (русской), „а не о русском народе, который, когда ему будет нужно, найдет или «пробьет себе» (пробиться — sich brechen, durchschlagen, percer, se faire jour) «всюду» (uberall, allenthalben) «дорогу» (einen Weg)“ (этот абзац на стр. 138—139).
Итак, в то время как русский народ действует как целое и пробивает себе дорогу, чтобы не быть отрезанным от Европы, эти анархисты ведут войну политическую. Чего же хочет Бакунин? Немцы и поляки разрушают Российскую империю, но вызывают в то же время всеобщее победоносное восстание крестьян в России. Бисмарк и поляки никоим образом не будут препятствовать этим крестьянам проявить себя «анархистски». Наоборот: они ведут среди них пропаганду более действенную, нежели «всемирно-известный» Альянс; и лишь после того, как это анархистское состояние возрастет в достаточно широких размерах, — огонь перекинется на латинских и славянских братьев. Будет ли это следствием войны России против Германии или vice versa [наоборот. Ред.] — по существу ничего не изменится. К слову сказать, так как в Сербии, по Бакунину, кроме народа существует только „класс чиновников“, то в чем же будет состоять сербская социальная революция, как не в устранении чиновничьего класса, который один составляет там «государство»? (стр. 138—139).
Итак, для всероссийской империи путь в Европу ныне закрыт; от се ворот ключи хранит граф Бисмарк, который ни за что в мире не вручит их князю Горчакову. Но если закрыт
„Аксиома, всем известная, что не может ни одно «государство» стать в числе первенствующих держав, не имея обширных морских границ, обеспечивающих непосредственное сообщение его с целым светом и позволяющих ему принять участие прямое в мировом движении, как материальном, так и общественном, «политически-нравственном»“ (politisch-sittlichen) … без этого вскоре застой… Китай… Есть много равных условий для того, чтобы народ, «замкнутый» (konsolidiert) в «государство», мог принять участие в мировом движении; сюда «принадлежит» (gehort) «природный ум и прирожденная энергия», образованность, способность к производительному труду «и самая обширная внутренняя свобода, столь невозможная, впрочем, для масс в государстве». „Но к этим условиям также принадлежит непременно морское плавание, морская торговля, потому что морские сообщения, по своей относительной дешевизне, скорости, а также и свободе, в том смысле, что море никем не присвоено, превосходят все другие… включая и железные дороги. Может быть, воздухоплавание окажется еще более удобным во всех отношениях и будет особенно важно, так как окончательно «уравняет» (nivelliert) условия развития и жизни для всех стран“.
Это для Бакунина главное — «нивелировка», например, всей Европы до уровня словака — продавца мышеловок… „Но пока что мореплавание остается главным средством для“ «преуспеяния народов» (Wohlfart, grosse Fortschritt der Volker). Вот единственное место, где г-н Бакунин говорит об экономических условиях и усматривает, что они создают условия и различия между народами, независимые от «государства».
Когда не будет более «государств» (Staaten) и на развалинах всех государств возвысится „совершенно свободно и организуясь снизу вверх вольный братский союз вольных производительных ассоциаций, общин и «областных» федераций, обнимающих безразлично, потому что свободно, людей всех языков и народностей, тогда путь к морю будет равно открыт для всех: для береговых жителей непосредственно, а для живущих в отдалении от моря — посредством железных дорог, освобожденных вполне от всяких «государственных попечений» (Sorge, Fursorge, Pflege), «взиманий» (l'action de prendre), пошлин, ограничений, придирок, запрещений, позволений и вмешательств. Но даже и тогда морские береговые жители будут иметь множество естественных преимуществ, не только материальных, но и умственно-нравственных. Непосредственное прикосновение к мировому рынку и вообще к мировому движению жизни развивает чрезвычайно и без того не нивелированные отношения; при всем том внутренние жители, лишенные этих преимуществ, будут жить и развиваться ленивее и медленнее прибрежных. Вот почему так важно будет воздухоплавание… Но до тех пор… прибрежные жители останутся во всех отношениях передовыми и будут составлять род аристократии в человечестве“.
Например, Бретань!
А разница между равниной и горной местностью, бассейны рек, климат, почва, уголь, железо, приобретенные производительные силы, материальные и духовные, язык, литература, технические способности и пр. и пр.? Фурье тут более героически справляется с нивелировкой (стр. 139—142).
Бакунин попутно делает открытие, что Германия (как страна не приморская) в торговом отношении стоит ниже Голландии, а в промышленном — ниже Бельгии (стр. 143).
Пруссия, нынешнее олицетворение, голова и руки Германии, крепко основалась на Балтийском и Северном морях (стр. 145). Гамбург, Бремен, Любек, Мекленбург, Ольденбург, Шлезвиг-Гольштейн — вся Пруссия строит на французские деньги два больших флота: один на Балтийском, другой на Северном море, и благодаря судоходному каналу, который ныне копают для соединения двух морей, эти два флота скоро составят один. Он скоро будет гораздо сильнее русского балтийского флота. Тогда к черту Рига, Ревель, Финляндия, Петербург, Кронштадт! К черту всякое значение Петербурга!
Это должен был себе сказать Горчаков в тот день, когда союзная Пруссия безнаказанно и как бы с нашего согласия ограбила нашего союзника — Данию.
Польское восстание, «господин» Бакунин!
„Он должен был понять, что с того дня, как Пруссия, опирающаяся теперь на всю Германию и составляющая в неразрывном единстве с последней сильнейшую континентальную державу; с тех пор, одним словом, как новая Германская империя, под скипетром прусским, заняла на Балтийском море свое настоящее и для всех других прибалтийских держав столь грозное положение, — преобладанию петербургской России на этом море был положен конец, уничтожено великое политическое творение Петра, а с ним вместе уничтожено и могущество «всероссийского государства», если“
„в вознаграждение утраты на севере вольного морского пути“ (но до каких пределов вольного, s'il vous plait [скажите, пожалуйста. Ред.]? Для англичан — он „вольный“ до самых стен Кронштадта) „не откроется для него новый путь на юге “ (стр. 145—147).
Подступы еще в руках Дании, но она сначала будет добровольно федерирована, а затем будет полностью поглощена пангерманской империей. Таким образом Балтийское море скоро станет исключительно немецким морем, а отсюда — утрата Петербургом политического значения. Горчаков должен был знать это, когда соглашался на раздробление Дании и на присоединение Шлезвиг-Гольштейна к Пруссии. Он или изменил России, или получил формальное обязательство Бисмарка содействовать России в завоевании нового могущества на юго-востоке.