Собрание сочинений, том 27
Шрифт:
«Подобно тому как человек из чисто физического существа становится политическим,вообще существом, отличающим себя от природы и сосредоточивающимся на самом себе» (!!!), «точно так же и его бог становится политическим, отличным от природы существом». «Отсюдачеловек» приходит «к отличению своего существа от природы и, следовательно, к отличному от природы богу сначала только через свое объединение с другими людьми в сообществе,в котором отличающиеся от природы, существующие только в мыслях или в представлении силы» (!!!),«власть закона, мнения, чести, добродетели, становятся… предметом его чувства зависимости…».
(Эта ужасная по стилю фраза находится на стр. 149.) Власть природы, власть над
«На Востоке человек не заслоняетдля человека природу… Сам царь является для него предметом поклонения не как земное, а как небесное, божественное существо. Но рядом с богом исчезает человек; только тогда, когда земля перестает быть населена богами… только тогда люди освобождают место и простор для себя».
(Прекрасное объяснение, почему восточные народы неподвижны — из-за множества идолов, которые не дают простора.) Между восточным человеком и западным такое же соотношение, как между сельским жителем и горожанином; первый зависит от природы,второй — от человекаи т. д., «поэтому только горожане делают историю» (единственное место, где чувствуется слабый, но довольно неприятный налет материализма).
«Только тот способен на исторические дела, кто в силах принести в жертву власть природывласти мнения,свою жизньсвоему имени,свое телесноесуществование своему существованию в устах и мыслях потомства».
Вот как! Все, что не есть природа, есть представление, мнение, пустая болтовня. И вот почему «только человеческое «тщеславие»есть принцип истории»!
Стр. 152: «Подобно тому, как человек приходит к сознанию, что… пороки и глупость имеют своим последствием несчастье и т. д., добродетель же и мудрость, наоборот… имеют последствием счастье, а следовательно, что определяющими судьбу человека силамиявляются разум и воля… природа также становится для него существом, зависящим от разума и воли».
(Переход к монотеизму — Ф[ейербах] отделяет вышеупомянутое иллюзорное «сознание» от силы разума и воли.) Вместе с господством разума и воли над миром появляется супернатурализм, творение из ничего, и монотеизм, который объясняется еще специально «единством человеческого сознания». Ф[ейербах] не нашел нужным сказать о том, что единый бог никогда не мог бы появиться без единого царя,что единство бога, контролирующего многочисленные явления природы, объединяющего враждебные друг другу силы природы, есть лишь отражение единого восточного деспота, который по видимости или действительно объединяет людей с враждебными, сталкивающимися интересами.
Нудная болтовня против телеологии повторяет старых материалистов. При этом Ф[ейербах] совершает ту же ошибку по отношению к действительному миру, в совершении которой по отношению к природе он упрекает теологов. Он неудачно острит по поводу утверждения теологов, что без бога природа должна была бы превратиться в анархию (то есть, что без веры в бога она распалась бы на части), что волябога, его разум, мнениесвязывают мир; но ведь сам он считает, что мнение,боязнь общественного мнения, законови других идейв настоящее время объединяют мир.
В одном аргументе против телеологии Ф[ейербах] выступает как laudator temporis praesentis {81} : огромная смертность детей в первые годы их жизни происходит, по его мнению, от того, что
«природапри своем богатстве безрассудно жертвует тысячами отдельных членов»… «это — результат естественных причин, что… например, на первом году жизни умирает одинребенок из трех или четырех, на пятом одиниз двадцати пяти и т. д.».
За исключением немногих приведенных здесь положений,
Только что получил твое письмо, которое несколько дней пролежало на старой квартире из-за моего переезда на другую квартиру. Я попытаюсь связаться со швейцарскими издателями. Но я сомневаюсь, чтобы мне удалось пристроить рукопись {82} . Ни у кого из этой публики нет денег, чтобы напечатать 50 листов. Я придерживаюсь того мнения, что нам не удастся ничего напечатать, если мы не разделимэтих вещей и не постараемся издать их отдельными книжками — сперва философскую часть, которую надо выпустить прежде всего, а затем остальное. Пятьдесят листов сразу — это огромный объем, и многие издатели не берут рукопись только потому, что не в состоянии осилить такое издание. — Был еще бременский Кютман или как его там звали, которого у нас сманили Мозес {83} и Вейтлинг. Этот субъект соглашался печатать книги, которые могут быть запрещены, но не хотел много платить; мывполне можемобратиться к нему с этой рукописью. Как ты думаешь, что, если разделить эту вещь и предложить первый том одному, а второй том — другому? Фоглер знает адрес К[ютмана] в Бремене. Лист уже почти готов {84} .
Вещи в «Volks-Tribun» [70] я видел недели три тому назад. Я еще не встречал ничего более смешного и глупого. Низость брата Вейтлинга доходит до крайности в этом письме к Крите. Впрочем, что касается деталей, то я не настолько помню их, чтобы сказать что-нибудь об этом. Но я тоже того мнения, что надо ответить на прокламацию Криге и штраубингеров, показать им наглядно, что они отрицают, будто говорили вещи, в которых мы их упрекаем, между тем как тут же в своем ответе опять повторяют те же самые отрицаемые ими глупости. Я считаю также, что именно Криге со своим высоконравственным пафосом и своим возмущением по поводу наших насмешек заслуживает того, чтобы его порядком проучили. Так как эти номера теперь ходят по рукам среди здешних штраубингеров, то я не смогу их достать раньше, чем через четыре — пять дней.
70
В №№ 26, 27 и 29 нью-йоркской газеты «Der Volks-Tribun» («Народный трибун») за 27 июня, 4 и 18 июля 1846 г. был опубликован отрывок из письма Вейтлинга к Криге, а также ряд заявлений сторонников Криге: «Bescheidene Erwiederung» («Скромный ответ»), «An unsere Freunde» («К нашим друзьям») и «Adresse der deutschen Socialreformer» («Обращение немецких национал-реформистов»); эти документы содержали враждебные выпады против Маркса и Энгельса и других членов Брюссельского коммунистического корреспондентского комитета. — 57.