Собрание сочинений, том 27
Шрифт:
Я на днях напишу подробнее об этой штуке, когда всю ее прочитаю. Между прочим, сюда на днях должен приехать Веерт, который, по своему обыкновению, неожиданно вынырнул в Брадфорде; возможно, что вследствие этого я буду вынужден задержать Пр[удона] на два или три дня дольше.
Скажи Лупусу {440} , что я говорил с Уотсом и что тот приложит все усилия, чтобы подыскать здесь для него должность, причем имеется твердая надежда на успех. Уотс думает, что его звание бывшего депутата рейхстага [305] будет здесь совершенно достаточно. Он знаком со всей компанией учителей и священников либерального оттенка, и раз он возьмется за дело, то, несомненно, что-либо устроит. Я буду его в этом направлении подогревать; как только что-либо узнаю еще, так дам знать Лупусу. Впрочем, этот Уотс, несмотря ни на что, все же не хуже прочих категорий филистеров. Так как он живет, как англичанин, социалист, доктор и отец семейства, то нужно ему поставить в заслугу, что он в продолжение семи лет является трезвенником и даже ощущает стремление стать травоедом в духе Струве. Зато его жена пьет и жрет за двоих. Печально, но факт: здесь в Манчестере в общем-то самые обходительные люди — это обыкновенные мещане. Они пьют, сквернословят, являются республиканцами (как Мартенс) и над ними можно посмеяться.
305
Речь
Что слышно у тебя нового из Германии? В Гамбурге трое выпущены, один вновь арестован. Итак, признания портновского подмастерья Нотъюнга сводятся всего-навсего к тому, что он был эмиссаром тайного пропагандистского общества! Какое открытие!
Твой Ф. Э.
Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого
112
МАРКС — ЭНГЕЛЬСУ
В МАНЧЕСТЕР
[Лондон], 25 августа 1851 г. 28, Deanstreet, Soho
Дорогой Энгельс!
Прежде всего благодарю тебя за твою статью {441} . Вопреки всем ужасам, которые ты о ней наговорил, она великолепна и в неизмененном виде поплыла в Америку. Ты замечательно попал в тон для «Tribune». Как только я получу ее первые номера, я тебе их пришлю и с этого момента буду посылать уже регулярно.
Теперь я могу отослать тебе весь груз эмигрантского навоза — и если у тебя в окрестностях имеется знакомый фермер, который нуждается в гуано этих милых птиц для удобрения, то ты можешь устроить выгодное дельце.
Итак, как тебе уже известно, в пятницу, 8 августа, состоялось первое официальноесобрание побратавшейся эмиграции, на котором особенно блистали: пресловутый«Дамм» в роли председателя, Шурц, в качестве секретаря, Гёгг, оба Зигеля {442} , Фиклер, Таузенау, Франк (австрийский филистер), Виллих, Боркхейм, Шиммельпфенниг, Иоганн Ронге, Мейен, граф Рейхенбах, Оппенхейм, Бауэр из Штольпе {443} , грубиян Людерс, Хауг, А. Руге, Техов, Шмольце (баварский лейтенант), Пецлер, Бёлер, Герке, Шертнер, Гёрингер и т. д.; Кинкель и Штродтман, конечно, тоже. Итак: главные клики: 1. Руге — Фиклер, 2. Кинкель, 3. Таузенау. Между ними независимые литературные бездельники и соглашатели [306] . Основное содержание всего этого лицедейства состояло в следующем: Руге — Фиклер — Таузенау — Гёгг — Зигель — Хауг и т. д. предлагали избрать официальный комитет частью для разоблачения преступлений реакции, частью для представительства эмиграции, а частью для «действия»— агитационного воздействия на Германию. Идиот Руге имел еще при этом заднюю мысль, чтобы признали его полномочия держать связь с Ледрю — Мадзини и чтобы он, таким образом, кроме своего собственного имени, мог предоставить в их распоряжение в качестве армии весь корпус немецких эмигрантов. Напротив, г-н Кинкель (и вместе с ним, кроме его спасителя Шурца и его вонючего биографа {444} , в особенности Виллих, Техов, Шмольце, Шим-мельпфенниг) был против подобного официального учреждения, отчасти, чтобы не повредить своей позиции по отношению к здешней лондонской буржуазии — так как гульдены имеют решающее значение, — отчасти, чтобы не быть вынужденным в большей или меньшей степени признать Руге перед лицом Мадзини — Ледрю. Уже с самого начала клика Руге — Фиклер была возмущена, увидев зал собрания чересчур переполненным. На тайном собрании они пришли к соглашению пригласить одних лишь «именитых». Но клика Кинкеля привела с собой мелкий люд, чтобы обеспечить за собой большинство голосов.
306
Маркс имеет в виду бывших депутатов прусского Национального собрания, созванного в Берлине в период революции в мае 1848 г. для выработки конституции «по соглашению с короной». — 286.
Заседание открыл генерал Хауг, который прочитал грязную статью из «Lithographische Correspondenz». Одновременно он заявил, что на собрании, наверное, имеются шпионы, что документом могут злоупотребить и т. д. Виллих поддержал это с неослабленным тогда еще пафосом и потребовал от преступников, чтоб они лучше сами назвали себя. В ответ на это поднялся Бауэр из Штольпе (которого я, впрочем, считаю подлинным шпионом) и заявил, что он не понимает добродетельного негодования Виллиха, так как он привел на первое подготовительное заседание редактора «Lithographische Correspondenz» г-на Шейдлера, не встретив возражений. После того как этот инцидент был улажен, Таузенау вносит свое предложение об избрании комиссии, сопровождая это многочисленными патетически-добродушными охами и вздохами — он воображал, будто находится перед венской публикой. Г-н Мейен возражает ему, что он не хочет никаких действий, а лишь добровольных докладов. Тотчас же такие доклады, предварительно сговорившись, вызываются прочесть: Кинкель — об Америке и ее будущем, Оппенхейм — об Англии, Шурц — о Франции, Мейен — о Пруссии. Предложение Таузенау проваливается с треском, и он трогательно заявляет, что, несмотря на свой провал, пожертвует своим справедливым гневом, принеся его на алтарь отечества, и останется в лоне побратавшихся. Но клика Фиклера — Руге тотчас же угрожающе и раздраженно становится в позу обманутых прекрасных душ.
В конце заседания Кинкель подходит к Шабелицу (последний действовал там полностью как наш агент и как очень полезный агент, так как он пользовался доверием всех этих филистеров), называет его честным демократом, объявляет базельскую «National-Zeitung» отличным демократическим органом и, между прочим, справляется о ее финансовом положении. Шабелиц: Плохое. Кинкель: Но разве рабочие ничего не делают? Шабелиц:Они делают все, что мы от них требуем, — они читают газету. Кинкель:Рабочие должны были бы делать больше. Они и нас не поддерживают в той мере, как следовало бы. А Вы ведь знаете, сколько мы делаем для рабочих. Мы делаем все для того, чтобы они стали «респектабельными», Вы ведь понимаете меня, — для того, чтобы они стали «почтенными гражданами». Вот это здорово!
Заседание соглашателей, состоявшееся 15-го, было малолюдным и, как англичане говорят, индифферентным.
А между тем 17-го произошли великие события. Истинное развитие событий развивалось, как сказал бы наш великий Арнольд Руге, следующим образом:
Г-н Кинкель пригласил к себе Виллиха, Техова, Гёгга, Зигеля и еще некоторых и открыл им, что он получил 160 ф. ст. через Фишера из Нового Орлеана и уполномочен распорядиться этими деньгами совместно с вышеназванными лицами и г-ном «Фр. Энгельсом».Вместо последнего он пригласил Фиклера, но тот заявил, что он не желает иметь никакого дела с «негодяями». Г-н Кинкель был вынужден показать письмо, и тут-то обнаружилось, что эти деньги уже в продолжение трех недель пребывают анонимно и инкогнито в его квартире, не зная, раскрыть ли им свое великое сердце непосвященному миру или нет. Кинкель говорил, как ангел, но это ему
В глубоком гневе по поводу потерянных 160 ф. ст. Руге открыл теперь друзьям, что более года тому назад Виллих — Кинкель послали Шиммельпфеннига к Мадзини, представили его в качестве эмиссара и обратились к Мадзини за деньгами для агитационной поездки в Германию. Мадзини дал ему 1000 франков наличными и на 5000 франков своих итальянских облигаций, с условием по истечении года вернуть ему 1000 франков и 2/ 3размещенных им итальянских облигаций. На эти деньги Шиммельпфенниг совершил свою поездку по Франции и Германии. Прошел год, но ни о Кинкеле — Шиммельпфенниге, ни о 1000 франков, ни об итальянских облигациях нет ни слуху, ни духу. Теперь, когда прибыли деньги из Нового Орлеана, Кинкель снова отправил своих посланцев к Мадзини, но не для того, чтобы уплатить долг, а для того, чтобы похвастаться и вступить с ним в союз. Мадзини был слишком деликатен, чтобы напоминать об их долге, но заявил им, что у него имеются свои связи в Германии и что поэтому он не может завязывать новых. Эти господа, рассказывал дальше А. Руге, обратились также к Ледрю-Роллену. Но тут их опередил Руге, и так как Ледрю-Роллен рассматривает уже себя как президента французской республики и готов немедленно повести внешнюю войну, то Руге представил ему Зигеля как главнокомандующего немецкой революционной армией, с которым Ледрю-Роллен завязал стратегическую беседу. Таким образом, и тут Кинкелю — Вил-лиху опять не повезло. После этих разоблачений Руге низость клики Кинкеля — Виллиха предстала в неприкрытом виде пред очами одураченных прекрасных душ. Необходимо было что-нибудь предпринять, а что иного может предпринять Руге, кроме новых комбинаций и перестановок в своем заплесневевшем старом Центральном комитете? Было, таким образом, решено образовать Агитационный клуб— не для дискуссии, а «преимущественно для действий»;заниматься он будет не словами, а делами, и прежде всего предложит единомышленникам вносить денежные средства. Состав: Фиклер, Таузенау, Франк, Гёгг, Зигель, Хертле, И. Ронге, Хауг, Руге. Ты, конечно, сразу узнал измененную группировку: Руге — Ронге — Хауг. Но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что существенную составную часть клуба представляют: 1) филистеры из Юго-Западной Германии Фиклер, Гёгг, Зигель, Хертле; 2) из Юго-Восточной Германии — Таузенау, Хауг и Франк; что, таким образом, по существу, клуб создан как южногерманскийв противовес «пруссакам»,и Руге является лишь пуповиной, осуществляющей связь с Европейским центральным комитетом [307] . Они и называют теперь другое общество просто «пруссаками».Этот Агитационный клуб назначил Таузенау своей исполнительной властью и вместе с тем своим министром иностранных дел. Это означало, таким образом, полную отставкуРуге как центральной фигуры. Но для того чтобы подсластить эту пилюлю, ему в утешение заявили, что признается его положение в Центральном комитете, его прежняя деятельность и то, что он представляет немецкий народ в истинно германском духе. Это testimonium paupertatis {445} ты, очевидно, прочел в заметке, помещенной почти во всех английских газетах, в которой Агитационный союз всепокорнейше извещает европейскую публику о своем рождении и зазывает почтенную публику. Но и это удовольствие было для несчастного Руге отравлено: Бауэр — Фиклер выставили неприемлемое conditio sine qua non {446} , чтобы Руге перестал «писать и распространять по свету свою чепуху».
307
О Центральном комитете европейской демократии см. примечание [171]. — 289.
Прежде чем продолжать рассказ, я должен заметить, что мы представлены в этом общедемократическом союзе, без ведома других,одним бежавшим из Кёльна рабочим, принадлежащим к нашему Союзу {447} , по имени Ульмер;это — человек, который у нас ведет себя очень спокойно и молчаливо, и мы никогда не поверили бы, что он сможет держать в страхе всю объединенную демократию. Но indignatio facit poetam {448} , и этот тихий Ульмер обладает, как он мне говорил, «дарованием» легко приходить в бешенство: он дрожит тогда всем телом и кидается вперед, как одержимый. Несмотря на свою тщедушную фигурку портного, он, в качестве лучшего гимнаста в Майнце, проникнут сознанием физической силы и ловкости и, кроме того, — коммунистической верой в свою непогрешимость.
Итак, 22 августа состоялось третье заседание. Собрание было очень многолюдное, так как публика ожидала большого скандала по поводу виновного в государственной измене Агитационного союза. Председательствует Мейен. Присутствуют также Р. Шрамм и Бухер. Клика Кинкеля вносит предложение об образовании эмигрантского комитета. Дело в том, что г-ну Кинкелю как общественному деятелю не хочется уходить со сцены. С другой стороны, ему не хотелось бы также скомпрометировать себя в глазах эстетически-либеральных буржуа Англии. Эмигрантский же комитет, это — политически-филантропическое учреждение, которое, кроме того, предоставляет в распоряжение некоторые денежные средства, соединяя таким образом в себе все желательные условия. В противовес этому неким Холлингером и Ульмером было внесено предложение избрать эмигрантский комитет на общем собрании эмигрантов; в ответ на это клика Кинкеля указывала на опасность скандала, который будет устроен людьми, действующими за спиной собрания (имелись в виду, конечно, мы, хотя нас и не называли). Но у них были враги и в своей среде.Из членов Агитационного клуба присутствовали лишь Гёгг, Зигель и его брат. Гёгг был избран в эмигрантский комитет; это дало повод: 1) объявить о выходе Таузенау; 2) отклонить заявление Агитационного союза; 3) наконец, по окончании дебатов объявить о выходе всех членов Агитационного союза. Большая буря. Техов и Шрамм отчаянно обругали А. Руге.Вообще была сильная ругань.Гёгг отвечал своим противникам с сознанием собственного превосходства, резко напал на лицемерного Кинкеля, который выпускал для ответа своих оруженосцев, поглаживая бороду, как Великий Могол, и писал через посредство все время увивавшегося вокруг него Шурца записки, которые тот, как «соглашатели» в Берлине, пускал среди его приверженцев; когда записка заканчивала свой круг, он писал свой окончательный приговор. Лишь после того как Гёгг сказал, что Агитационный союз поместит свое заявление в английских газетах, Кинкельответил величественно, что он уже и сейчас господствует над всей американской прессой и что уже приняты меры к тому, чтобы в кратчайший срок подчинить его влиянию также и французскую прессу.