Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
– Посмотри, посмотри.
– Сейчас посмотрю в холодильнике, - услужливо пообещал я.
Она пошла за мной на кухню.
В холодильнике что-то было. Я достал начатую бутылку коньяку, показал ей.
– Вот это вещь!
– обрадовалась она.
– А мы всю ночь водку хлестали.
И сама достала с полки две чашки:
– Наливай!
– А-а... вторая зачем?
– Как зачем? Тебе!
– Что вы! Я... Мне...
У меня чуть не сорвалось с языка, что мне и так попадет, если отец с матерью заметят, а
– Ну и приветик! Будь здоров!
– сказала она.
– Поехали! За нашу школу! Я тоже в ней училась. И за тебя!
Галя вобрала в себя воздух, словно перед тем как нырнуть под воду, и залпом выпила почти полную чашку.
Я ахнул.
Потом она села тут же, на кухне, за стол и долго не уходила. А я стоял рядом с ней, стоял с бутылкой в руках и не знал, что делать.
Галя молчала, и мне уже показалось, что ей плохо, как вдруг она посмотрела на меня, ухмыльнулась и сказала:
– Хорошо! До чего же хорошо, а! А я тебе нравлюсь? Скажи, нравлюсь?
Не знаю, что мне было сказать.
– Не знаю, - сказал я, ничего не соображая.
– Знаю: нравлюсь! Нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь! И ты ходишь за мной, бегаешь, смотришь. И мне это нравится. Скажу даже тебе, что ты, в общем, ничего... Ничего, вот только бы постарше чуть. Но ты и не маленький. Я в твои годы...
– Не знаю, - опять пробормотал я.
– А я знаю!
– решительно произнесла она.
– И потому подойди ко мне, стань на колени и делай все, что хочешь! Я тебе все позволяю! Я, если даже хочешь знать... Ты мне тоже нравишься!..
* * *
– Ты чего сегодня мрачнее тучи?
– спросил отец.
– Двойку схватил?
– И правда, что с тобой, сынок?
– спросила мать.
– Папа прав...
Они уже помирились, и я был рад этому, но мне хотелось сказать сейчас им, что лучше бы я схватил двойку, и что вообще двойки, колы, тройки, четверки, пятерки ничего не значат, и это не так уж важно, кто как учится, а важно что-то другое, более важное...
Я не сказал.
Сказал другое:
– Нет, сегодня отметок не было.
Про себя подумал: "И Лизы сегодня не было. И никто не удивился. Сваливают на какой-то грипп".
– Между прочим, - сказал отец, - сегодня есть важное для тебя постановление, слышал?
– Нет, какое?
– И тебя касается, и вообще всех подростков, - пояснил отец.
– Вам теперь все внимание. Книг для вас будут больше выпускать, фильмов, физкультура и спорт, конечно, а самое главное - воспитание. Воспитанием займутся всерьез...
– Нас и так воспитывают...
– А будут еще лучше. А впрочем...
– добавил он и не договорил.
Я рано лег спать в этот вечер. Подошла мать, пожелала спокойной ночи, опять спросила:
– Не нравишься ты мне сегодня. Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Но... Посиди со мной, - попросил я.
– И знаешь что? Скажи, пожалуйста, почему это вы, когда с папой о нашей улице говорите, что она самая лучшая, все Ломоносовский проспект вспоминаете. Почему? А если бы туда переехали, тогда?
Мать смутилась.
– И откуда ты?.. Это сложно, сынок. И не для...
– Я же не маленький, - сказал я.
– И поверь, мне очень, очень важно знать почему...
– Да, ты не маленький, - согласилась мать.
– Как бы это тебе все объяснить? В общем, бывают перебои в каждом механизме. Вот и у нас тогда с папой перебой был. Если б на Ломоносовский, то он один бы туда поехал. Без нас с тобой. Но он оказался очень разумным, хорошим, твой папа. И мне не напоминает... Ни о чем... А мог бы!
– А ссоритесь?
– вспомнил я.
– Это так, по глупости, - сказала мать.
– Я виновата и все понимаю. Больше никогда не буду. И нельзя мне на этой улице ссориться с папой... Ведь она для меня... Ну, как бы тебе сказать?.. Как найденное потерянное счастье и...
– Что "и"?
– Не надо, сынок, ладно? Спи! Только о разговоре нашем папе ни-ни... Ты же взрослый!
* * *
Еще два дня я был в школе, а потом тоже заболел. Тем же гриппом с осложнением. Заболел некстати - конец учебного года, и надо подтягивать хвосты перед экзаменами. В восьмом классе, как назло, остались экзамены, хотя и непонятно зачем. Все равно еще два года учиться.
Говорят, что во время болезни люди быстро растут. Не знаю, вырос я или нет, но я много думал, пока лежал три недели. О чем? Об отце и матери, у которых что-то случилось, давно, когда я был еще маленьким, и что прошло. О школе нашей, где все меряют отметками, чем-то привычным и нужным, но где не замечают, может быть, самого главного. Таких, как я, как Лиза, как Галя, наконец. А Галя тоже училась в нашей школе. Пусть раньше, а училась... И еще об этих самых подростках, которых надо воспитывать. И о тополях на нашей улице... И о...
Третьего мая мне разрешили в первый раз выйти погулять.
Я вышел. Кружилась голова, и все уже было зелено: подрезанные тополя на улице, и яблони в парке рядом с "Питером", и трава...
То ли после болезни, то ли потому, что я стал умнее, но мне нравилось все, и я вспомнил, что наша улица - необыкновенная улица, самая лучшая, самая красивая. А может, я просто привык к тому, что так говорят отец с матерью. Для них, я теперь понимаю, улица наша... Но разве только для них? И для меня...
Я свернул с улицы во двор и пошел к школе, в которой не был так долго. Почему пошел, не знаю.
Все оказалось точно. Через несколько минут из дверей школы начали высыпать старшеклассники. И наши - тоже.
Я долго и подробно объяснял, как я болел, чем лечился, говорил, что готовил потихоньку уроки, чтобы не отстать, что в понедельник приду в школу. Так, мол, сказала врачиха.
Кто-то заметил, что я похудел, кто-то, что побледнел, кто-то ничего не говорил, и мне было все равно.