Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 6
Шрифт:
Ветер, врываясь через разбитое окно, рассеивал чад и помогал скрывать присутствие жаровни.
Берлога Жондрета, если читатель припомнит то, что мы говорили о жилище Горбо, являлась самой прекрасной ареной для темного, кровавого дела и надежным местом для сокрытия преступления. Это была самая глухая комната в самом уединенном доме на самом безлюдном бульваре Парижа. Если бы не существовало на свете засад, то их изобрели бы там.
Толща стен и множество необитаемых помещений отделяли эту трущобу от бульвара, а единственное ее окно выходило на пустыри,
Жондрет разжег трубку, уселся на дырявый стул и задымил. Жена что-то говорила ему шепотом.
Если бы Мариус был Курфейраком, то есть принадлежал к той породе людей, которые смеются во всех случаях жизни, он расхохотался бы при виде супруги Жондрет. На ней была черная шляпа с перьями, живо напоминавшая головные уборы герольдов на коронации Карла X, широченная клетчатая шаль поверх вязаной юбки и мужские башмаки - те самые, которыми утром побрезговала ее дочь. По-видимому, этот наряд и заставил Жондрета воскликнуть: «Ага! Ты приоделась! Правильно. Надо, чтобы твой вид внушал доверие!»
А на Жондрете был все тот же новый, слишком просторный редингот, подаренный Белым, и в его костюме по-прежнему поражало несоответствие между рединготом и панталонами, столь любезное, по мнению Курфейрака, сердцу поэта.
Вдруг Жондрет возвысил голос:
– Постой! Дай сообразить. Ведь по такой погоде он, пожалуй, приедет в фиакре. Бери-ка фонарь, зажги и спускайся вниз. Станешь за дверью. Как только услышишь, что подъехала карета, живо отвори; пока он подымется, ты посветишь ему на лестнице и в коридоре, а как только проводишь сюда, опять спустись бегом, рассчитайся с кучером и отошли его.
– А деньги где?
– спросила жена.
Жондрет пошарил в карманах штанов и протянул ей пять франков.
– Это еще откуда?
– воскликнула она.
– Тот лобанчик, что дал утром сосед, - с важным видом ответил Жондрет и прибавил: - Знаешь что? Надо бы принести сюда два стула.
– Зачем?
– Чтобы было на чем сидеть.
У Мариуса пробежал по коже мороз, когда он услышал спокойный ответ тетки Жондрет:
– Ладно! Пойду приволоку их от соседа.
Она быстро отворила дверь и вышла в коридор.
Мариусу не хватило времени соскочить с комода, добраться до кровати и спрятаться.
– Возьми свечу!
– крикнул Жондрет вдогонку.
– Не надо, - сказала она, - только помешает, ведь мне два стула тащить. От луны и так светло.
Мариус услышал, как тяжелая рука тетки Жондрет ощупью искала в темноте ключ. Дверь распахнулась. Он застыл, пригвожденный к месту неожиданностью и страхом.
Тетка Жондрет вошла в комнату.
Сквозь чердачное окно пробивался узкий лунный луч, разрезавший тьму как бы на два полотнища. Одно из этих широких полотнищ тьмы целиком закрывало стену, к которой прислонился Мариус, и его не было видно.
Тетка Жондрет подняла глаза, не заметила никого, взяла оба стула, единственную мебель Мариуса, и вышла, оглушительно хлопнув дверью.
Она вернулась в свою конуру.
– Вот тебе стулья.
–
– Спускайся, живо!
Она быстрым шагом вышла из комнаты, и Жондрет остался один.
Он поставил стулья по обеим сторонам стола, перевернул долото в угольях, придвинул к камину старые ширмы, загородив ими жаровню, затем направился в угол, где лежала груда веревок, и нагнулся над ней, что-то разглядывая. То, что Мариус принял за бесформенную кучу хлама, оказалось отлично слаженной веревочной лестницей с деревянными перекладинами и двумя крючьями.
Ни лестницы, ни похожих на железные бруски тяжелых инструментов, добавленных к груде железного дома за дверью, не было утром в лачуге Жондрета; очевидно, он принес их днем, когда Мариус уходил.
«Это кузнечные инструменты», - подумал Мариус.
Если бы Мариус лучше разбирался в таких вещах, то понял бы, что он принимал за орудия кузнеца особый набор для отмычки замков или взлома дверей, а также колющие и режущие инструменты - два типа зловещих орудий, известных у воров под названием «жало» и «резь».
Камин и стол с двумя стульями находились как раз напротив Мариуса. Жаровня была заставлена ширмой, комната освещалась только свечой; от самого маленького черепка, валявшегося на столе или на камине, ложились длинные тени. Кувшин с отбитым горлышком затенял полстены. Комната застыла в жутком и зловещем покое. В воздухе висело ожидание чего-то страшного.
Жондрет дал своей трубке погаснуть - верный признак озабоченности - и снова сел за стол. Пламя свечи освещало острые, хищные черты его лица. По временам он хмурил брови и взмахивал правой рукой, как бы возражая на последние доводы грозного внутреннего голоса. При одной из таких угрюмых реплик, обращенных к самому себе, он выдвинул ящик стола, вытащил длинный кухонный нож и попробовал на ногте острие. Потом, сунув нож обратно, задвинул ящик.
Мариус нащупал пистолет в правом жилетном кармане, вытащил его и взвел курок.
Пистолет издал при этом отчетливый сухой треск.
Жондрет вздрогнул и привстал.
– Кто там?
– крикнул он.
Мариус затаил дыхание. Жондрет прислушался, затем проговорил смеясь:
– Ну и болван же я! Это трещит перегородка.
Мариус зажал пистолет в руке.
Глава восемнадцатая. Два стула Мариуса ставятся один против другого
Внезапно стекла задребезжали от унылого далекого звона. На колокольне Сен-Медар пробило шесть часов.
Жондрет отмечал каждый удар кивком головы. Когда послышался шестой, он снял пальцами нагар со свечи.
Затем принялся шагать из угла в угол, выглянул в коридор, прислушался, опять зашагал, опять прислушался. «Только бы не надул!» - пробормотал он, возвращаясь на свое место.
Не успел он сесть, как дверь отворилась.
Тетка Жондрет распахнула ее и остановилась в коридоре, осклабляясь отвратительной льстивой улыбкой, которую подчеркивал свет, пробивавшийся снизу, сквозь одну из щелей потайного фонаря.