Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Шрифт:
— Да, так, — подтвердил Лео.
— Жрецы и жрицы Хес, как вы знаете, те, кто восседает на этом троне, испокон веков обладают правом выбирать себе господина — это право освящено древним обычаем. Так ли это?
— Да, так, о Хес, — ответил общий хор.
Она помолчала, с бесконечно нежным выражением лица повернулась к Лео, троекратно ему поклонилась и медленно опустилась на колени.
— Скажи, — молвила Айша, глядя на него своими восхитительными глазами, — скажи перед всеми, здесь присутствующими, и перед всеми свидетелями, которых ты не можешь видеть, принимаешь ли ты меня как свою нареченную, свою невесту?
— Да, госпожа, — ответил он тихим, дрожащим голосом. — Отныне и навсегда я принимаю тебя.
Среди общего молчания Айша поднялась, бросила свой скипетр-систр на пол и протянула руки к Лео.
Лео наклонился и хотел поцеловать ее в губы. Но его лицо вдруг смертельно побледнело. В сиянии, которое струилось от ее лба, его волосы ярко засверкали. Но, странно, этот сильный человек весь дрожал, как тростинка, впечатление было такое, будто он сейчас упадет.
Айша, видимо, заметила это; прежде чем их губы соприкоснулись, она оттолкнула его, и ее лицо вновь заволоклось серой пеленой страха.
Все это произошло в одно мгновение. Айша отодвинулась, но тут же взяла его за руку и поддерживала, пока он не перестал пошатываться и не обрел прежнюю силу.
Орос возвратил ей скипетр, она подняла его и сказала:
— О мой возлюбленный, мой повелитель, займи предназначенное тебе место, где отныне ты будешь всегда восседать рядом со мной, ибо вместе с собой я отдаю тебе нечто, чего ты даже не можешь представить и о чем ты узнаешь в свое время. Воссядь же на трон, о Нареченный Хес, и прими поклонение жрецов.
Услышав это, Лео вздрогнул.
— Нет, — ответил он. — Здесь и сейчас я объявляю во всеуслышание: я простой человек и ничего не знаю о чужих богах, об их всевластии и о том, как им следует поклоняться. Я не допущу, чтобы хоть кто-нибудь преклонил колена передо мной, свои же колена, здесь, на земле, я могу преклонить лишь перед тобой, Айша.
Его смелая речь вызвала сильное удивление, все зашептались, и в это время послышался громовой Голос:
— Берегись гнева Матери, о Избранник!
И опять лицо Айши омрачилось тревогой, но она тут же овладела собой и со смешком сказала:
— Я должна удовольствоваться этим. Ты будешь почитать лишь меня, о мой любимый, и в твою честь прозвучит обручальная песнь, вот и все.
Лео не оставалось ничего иного, кроме как подняться на трон; в этой сверкающей мантии он был необыкновенно хорош собой, однако чувствовал себя неловко, как, впрочем, на его месте чувствовал бы себя любой другой человек такой же веры и происхождения. К счастью, если и предполагалось совершить какой-либо полуязыческий обряд, Айша нашла способ предотвратить его; и вскоре и увлеченные певцы, и мы, слушавшие их стройное пение, забыли обо всем происшедшем.
К сожалению, мы почти не понимали слов, ибо пели они неотчетливо и на тайном жреческом языке, хотя мы и улавливали общий смысл.
Начали, очень тихо, женские голоса: в их пении как-то странно смещались время и пространство. Мотивы радостные перемежались с печальными, в которых слышались вздохи, всхлипывания, отзвуки долгих страданий; заканчивалось же все ликующим пеаном, пели попеременно то мужчины, то женщины, а затем все вместе, единым хором, который с каждым повторением припева становился все громче и громче, пока не достиг оглушительной кульминации — и тогда вдруг смолк.
Айша поднялась и взмахнула скипетром; все, кто там находился, трижды поклонились и с тихой, сладкозвучной песней, похожей на колыбельную, направились — через все Святилище — к резным дверям, которые, пропустив последнего из них, сами затворились.
Остались только мы, жрец Орос и жрица Папаве — она должна была прислуживать своей госпоже; только тогда Айша — все это время она сидела, глядя прямо перед собой пустыми дремотными глазами, — как будто пробудилась; она поднялась и сказала:
— Замечательная, не правда ли, песнь — и такая древняя! Ее пели на свадебном пиру Исиды и Осириса в Бехбите, в Египте, там я ее и слышала — задолго до того, как поселилась в темных пещерах Кора. Я часто замечала, мой Холли, что мелодия живет дольше, чем что-либо другое в этом изменчивом мире, хотя слова редко остаются неизменными. Скажи, любимый, каким именем тебя называть? Ты же Калликрат и…
— Зови меня Лео, Айша, — ответил он. — Этим христианским именем меня нарекли в том единственном существовании, которое я знаю. Калликрат, видимо, был несчастливцем, а его поступки — если только он не простое орудие судьбы — не принесли добра ни наследникам его тела либо души, ни женщинам, с которыми переплелась его жизнь. Зови же меня Лео, я и так уже слишком много слышу об этом Калликрате с той ночи, когда в последний раз видел его останки в пещере Кора.
— Да, я помню, — сказала она, — как ты увидел самого себя на узком каменном ложе, а я спела тебе песню о прошедшем и будущем. Я уже забыла эту песню, в моей памяти уцелели лишь две строки:
Вперед же — без устали в облачении великолепия,
Пока не исполнится срок, что отпущен судьбой,
и не опустится занавес мглы.
Да, мой Лео, сейчас мы «в прекрасном облачении славы», но близится сужденный судьбой срок. А там и наступит ночь. — Она вздохнула и нежно поглядела на него. — Я говорю с тобой на арабском языке. Ты не забыл его?
— Нет.
— Тогда мы всегда будем говорить с тобой по-арабски: это мой самый любимый язык, ведь на нем, ползая у ног матери, я лепетала свои первые слова. А теперь оставьте меня, — я должна подумать. И еще, — добавила она задумчиво, со странной, многозначительной интонацией, — я должна кое-кого принять в этом Святилище.
Мы все ушли, предполагая, что Айша ожидает депутацию Вождей Горных Племен, которые хотят поздравить ее с обручением.