Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
Шрифт:
Кирилл опять начал писать стихи. Не разбирая, что хорошо, а что плохо, торопливо выплескивал на бумагу бивший его озноб, отдаваясь целительной магии ритма. В этом чередовании строф, скрепленных эхом созвучий, он обретал короткое освобождение от захлестнувшей его сумятицы, когда загнанная мысль принуждена метаться по кругу. Обретя долгожданный исход, она сама благодарно лепила теперь свое подобие, и отсчитывала удары пульса, водя торопливым пером, и парила в потоках светоносной энергии вне времени и пространства.
Свободные от волевого принуждения строчки явственно дышали любовью. Они были
«Любовь, что движет солнца и светила», — пришла на ум строка Данте.
Кирилл порадовался, что получил добротное техническое образование, не поддавшись давнему соблазну пойти в гуманитарии. Он понимал, как устроен мир в самых его основах. Отрешенная от привычных образов абстрактная математика обрела ныне неслыханную звуковую гармонию, искрометный цветовой ряд. Кирилл вдруг поверил, что сможет писать так, как хотел, но не умел раньше, как не умеет никто на Земле. И это пребудет с ним, доколе продлится наделившее его небывалым прозрением волшебное помешательство. Но даже мысль о гениальной поэзии, повеяв восторженным холодком, не завладела сознанием надолго. Ничто не могло отвлечь Кирилла: он любил.
Побледневший, осунувшийся, с угольными тенями под глазами, он пропустил гимнастику, выйдя лишь к завтраку. Был понедельник, и в лагере, соблюдая морской обычай, потчевали картошкой в мундире с сельдью. Вернее, с малосольной иваси, приготовленной по всем правилам искусства: с гвоздичкой и сахарком. Кирилл заставил себя немного поесть и с наслаждением выпил кружку горячего чая. Нетерпеливо поглядывая на часы, он выжидал случая незаметно ускользнуть, чтобы занять насиженное гнездо на сопке, откуда открывался отрезок дороги на биостанцию. Это было единственное место, где он чувствовал себя более или менее спокойно, самоотверженно выжидая, когда возникнет из-за поворота ее взволнованное лицо. Нет, не лицо, не глаза, потемневшие от тревоги, потому что отдельных черт не разглядеть с такой высоты, даже не золотистые волосы. Он узнавал ее по легчайшей походке. Узнавал не зрением, но всем существом, когда обрывалось внезапно сердце и куда-то проваливался весь окружающий мир.
Часами лежа на выгоревшей траве, где стрекотали кузнечики и мелькали рыжие мотыльки, Кирилл с горечью спрашивал себя о том, были бы возможны их встречи без такого его терпения и постоянства. По всему выходило, что нет. Только его упорством и теплился обреченный непрошенный свет. В своем эгоцентричном унынии он как-то не задумывался над тем, почему Светлана все-таки приходила сюда и спускалась в Холерную бухту, а то и взбиралась на холм. Забиваясь в метровые лопухи, он по-ребячьи таился, чтобы не сразу выйти на ее путь, но не выдерживал долго, страдая от уязвленной гордости. Напрасно уговаривал он себя ночами, что должен ее заставить ждать, как дожидается сам. Тщетно пытался выдержать характер и пропустить хотя бы день.
Когда однажды Светлана не пришла, Кирилл, не находя себе места, промучился на сопке до темноты. Возвратившись на следующее утро, он был готов к самому худшему, опустошенный волнением и тоской. Если бы она не появилась к полудню, он бы отправился на поиски. Приняв столь простое и совершенно естественное решение, он едва не заболел от беспокойства. В голову лезли самые странные мысли. Все казалось, что он нарушает какую-то заключенную между ними молчаливую договоренность, и это угнетало его временно помраченную душу. Но, пожалуй, больше всего он страшился обнаружить свою полнейшую зависимость от нее: от ее воли и даже каприза.
Зато каким неожиданным счастьем опалило лицо, когда она вдруг вынырнула из-за белого камня. Выяснилось, что ее куда-то возили, и вообще навалилась уйма работы, а потом кто-то откуда-то нагрянул, и пришлось до позднего вечера пить.
Заторможенное сознание Кирилла не улавливало подробностей, но от ее торопливой, словно извиняющейся скороговорки остался неприятный осадок. Оказывается, она все это время спокойно работала, болтала с друзьями, потягивала коньяк. А он умирал. И наверное, уже умер, потому что существование, на которое обрек себя, недостойно называться жизнью. Так и швыряло его из крайности в крайность: от готовности к бунту против поработившей его злой силы до полной покорности ей.
— Что с тобой, Кира? — услышал он из своего далека грустный голос Тамары. — Ты не болен?
— Я здоров. — Кирилл вздрогнул и поморщился, как от удара. — А в чем, собственно, дело? — бросил с вызовом, взглянув на часы.
— Ты бы на себя поглядел… Где-то целыми днями пропадаешь, не ходишь на тренировки. Ребята, между прочим, обижены.
— Чему обижаться? — укоризненно вздохнул Кирилл. — Я же никому не делаю зла, даже тебе, Тома.
— Да, зла ты не делаешь, но в коллективе так себя не ведут. Ведь здесь не какой-нибудь дом отдыха, а спортлагерь. Есть определенный распорядок, режим.
— Значит, меня отчислят за нарушение. — Он покорно кивнул. — Может, и телегу в институт накатают?
— Кому ты нужен, осел! — Она пренебрежительно передернула бронзовыми плечами. — Живи себе как знаешь.
— Откуда такое всепрощение? — Он пытался скрыть свою растерянность гаерским тоном. — Я бы на вашем месте обязательно принял меры.
— Но ты на своем месте, — печально возразила Тамара. — И времени уже не осталось перевоспитывать. — Она отрицательно помотала головой. — Всего неделя.
— Шесть дней, — уточнил Кирилл.
— Тем более… Так что с тобой все-таки происходит? Мне очень жалко тебя, Кирилл.
— Не знаю, Рыбка, — откликнулся он с внезапной теплотой. — Ты не жалей… Все пройдет, как-нибудь утрясется.
— Кто эта женщина? — тихо спросила Тамара, пряча глаза.
— К-какая женщина? — внутренне сжавшись, переспросил Кирилл.
— С которой ты шляешься каждый день! — бросила она, не сдержавшись.
— Зачем так грубо, Тамара? — Кирилл понимал, что она по-своему мучается, но не находил в себе сил сострадать. — Если будешь продолжать в подобном тоне, то лучше давай прекратим, — чужие, никак не свойственные ему слова сами сорвались с языка.
— Прости, — сразу опомнилась она. — Я не хотела… Ты любишь ее?