Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
Шрифт:
— Это плохо?
— Не знаю. — Валера состроил неопределенную гримасу. — Но по мне, мужик должен быть мужиком. Ты же вроде как не живешь, а играешься с жизнью.
— Так ведь я на отдыхе, Валера, в законном отпуске. Но вообще-то ты верно подметил. Отчасти. Ведь то, что для тебя повседневная работа, для меня действительно увлекательная игра. Вот я и спрашиваю: это что, плохо?
— Сам-то ты как считаешь?
— Я как считаю? — Кирилл на мгновение задумался. — А почему бы тебе, чтобы верно судить обо всем,
— Так ведь ты химик вроде. Или физик. Я в этих делах ни бум-бум, и вообще у меня только десять классов.
— Тогда останемся, Валера, корешами, каждый при своих. Не судите и не судимы будете. Вроде бы так говорится на сей счет?
— Тебе виднее, только сдается мне, что ты меня не совсем верно понял. На образование зачем-то свернул. Плевать я хотел на твое высшее! Я про другое, я про солидность толкую…
— А я на солидность твою плюю. — Кирилл пригладил волосы и весело прищурился навстречу ветру. — Может, ко мне мое детство только сейчас и пришло по-настоящему? Что же я, щеки надувать должен.
— Это как понимать.
— Да так и понимай, что я с пятого класса зачитывался морскими книжками. Разве я виноват, что слишком поздно осуществилась моя мечта?
— Ты разве первый раз на море?
— На таком — первый. Все, что я до сих пор видел, — пустая лужа по сравнению с ним.
— Чего же ты на химика выучился, если так морем увлекался?
— Ты, Валера, большой философ, но за трепанга тебе спасибо. С меня причитается.
— Мне от этого ни холодно и ни жарко. Тут миль на сто в округе водки не сыщешь. Потому гуляй себе, химик, и ни о чем не беспокойся. Вот если пришлешь мне книжку Володи Высоцкого, в ножки тебе поклонюсь. В Москве небось можно достать?
— В Москве-то как раз и не можно, но я постараюсь, Валера.
Переждав после обеда жару, Кирилл отправился, как обычно, в Холерную бухту, которую уже считал безраздельно своей. Однако, выйдя из рощи на сопке, он увидел, что место занято и кто-то с увлечением плещется у его любимых гротов. Сбежав вниз, он прилег на песке за ноздреватым округлым камнем и принялся отрывать новый колодец, потому что все прежние засыпал ветер.
Добравшись до воды, он перевернулся на спину, передохнул, глядя в небо, где, как на рентгеновском снимке, обозначились белые ребрышки облаков, и высунулся из-за укрытия.
Из воды выходила женщина. Золотоволосая, удивительно стройная и абсолютно нагая. Искрометно горели капли на ее загорелых плечах, и легкая пена ласкала узенькие лодыжки.
Дикий песчаный берег, сохранивший узоры приливов, накат волны, кружащее голову небо. И солнечный ветер до звона в крови. Она была средоточием и первопричиной этого маленького мирка, чудом выкроенного из повседневного мельтешения. Бабочки замерли перед ней, распластав бархатистые
Почувствовав чужой взгляд, купальщица подняла голову и нашла устремленные на нее глаза. Остались только два магнитных полюса, соединенных невидимым током, а все остальное сдвинулось и пропало, как декорации на повернутой сцене.
По крайней мере так привиделось Кире, когда он, не выдержав напряжения, вобрал голову в плечи и тихонько сник у себя за камнем, возле выковырянной мокрой дыры. Он чувствовал себя школяром, застигнутым на месте преступления. Колодец в песочке окончательно доконал его. Как видно, прав оказался Валера.
Но так спокойно и тихо было в подветренном затишке, так далеко и призывно кричали чайки, что Кира скоро успокоился и даже нашел в пикантном происшествии смешную сторону. Собравшись с духом, он решительно встал и вышел из-за камня. На пляже было первозданно ослепительно и пусто. Он огляделся в легкой тревоге и, заметив на сопке удаляющееся мелькание цветастого платья, неожиданно для себя бросился вдогонку.
Он бежал в гору, раздвигая руками упругие лозы, перепрыгивал через лужи и ручейки.
— Подождите, ради Бога, подождите! — закричал он, заплутавшись в горячке в лесной тени.
Звонкое эхо, угасая, перекатилось над сопкой.
Сообразив, где видел в последний раз проблеск платья, Кирилл кинулся напрямик через дубраву, потому что была лишь одна дорога, огибавшая сопку. От мелькания солнца и крон в глазах заплясали зеленые пятна, но было легко и радостно бежать себе и бежать, выравнивая дыхание, не думая ни о чем.
Потом он не раз спросит себя, какое чувство или какая мысль подтолкнули и бросили его в эту погоню, и не найдет ответа.
Кирилл наткнулся на незнакомку, когда уже не чаял ее догнать. Она спокойно стояла под деревом, обрывая светлые ягоды лимонника, и, как видно, ждала. На ее увлажненных соком губах дрожала ироническая улыбка.
— Умоляю, простите! — бросил он на бегу и, совершенно обессиленный, привалился к соседнему кедру.
— Это за что же? — Она окинула его долгим изучающим взглядом.
— За все разом. Поверьте, я не нарочно. — Кирилл театрально прижал руки к груди.
Теперь, когда он мог рассмотреть ее вблизи, не таясь, она показалась ему много старше, чем на берегу, и не такой красивой, как это привиделось. И все же было в ней тонкое, неизъяснимое очарование, проникавшее как бы помимо зрения.
— Почему вы молчите? — тихо спросил Кирилл, чутко настраиваясь на исходившую от нее волну всепонимания и грусти.
— Вы странный человек, — сказала она без осуждения. — Мы же с вами совершенно не знакомы.
— Нет, мне кажется, я вас уже где-то видел, — сболтнул он первое попавшееся, лишь бы не молчать.