Собрание сочинений в 14 томах. Том 2
Шрифт:
«Можно мне вас видеть?
Так гласила записка. Фрона выжидающе посмотрела на индианку.
– Она прет ногой вперед, – объяснила Хау-Хэ, – моя говорит ей убирайся подобру-поздорову. А? Как скажешь? Она нехороший. Она…
– Нет. – Фрона на минуту задумалась. – Приведи ее сюда.
– А лучше бы…
– Ступай!
Хау-Хэ, ворча, повиновалась, она не могла не повиноваться. Но когда она спускалась по лестнице к входной двери, в ее голове смутно промелькнула мысль о случайности происхождения
Одним взглядом Люсиль охватила Фрону, которая стояла на переднем плане и, улыбаясь, протягивала ей руку, изящный туалетный столик, простую, но изысканную обстановку, тысячу мелочей девичьей комнаты; и вся эта дышащая чистотой и свежестью атмосфера заставила ее с болью вспомнить о своей юности. Но это продолжалось недолго. Затем она вновь приняла свой обычный сдержанный вид.
– Я рада, что вы пришли, – сказала Фрона. – Я очень хотела вас видеть и… но снимите, пожалуйста, эту тяжелую кухлянку. Какая она толстая! И что за чудесный мех! И какая отделка!
– Это из Сибири. – Люсиль хотелось еще прибавить, что это подарок Сент-Винсента, но вместо этого она заметила: – Там еще не научились работать кое-как.
Она опустилась в низкую качалку с прирожденной грацией, которая не ускользнула от Фроны, любящей красоту, и, молча, с гордо откинутой головой слушала Фрону, весело наблюдая за ее мучительными попытками поддержать разговор.
«Зачем она пришла?» – думала Фрона, говоря о мехах, погоде и других безразличных вещах.
– Если вы ничего не скажете, Люсиль, я начну нервничать, – сказала наконец она в отчаянии. – Что-нибудь случилось?
Люсиль подошла к зеркалу и извлекла из-под разбросанных безделушек миниатюрный портрет Фроны.
– Это вы? Сколько вам здесь лет?
– Шестнадцать.
– Сильфида, но холодная, северная.
– У нас кровь поздно согревается, – заметила Фрона, – но…
– Но от этого она не менее горяча, – засмеялась Люсиль. – А теперь сколько вам лет?
– Двадцать.
– Двадцать, – медленно повторила Люсиль. – Двадцать. – Она вернулась на свое место. – Вам двадцать, а мне двадцать четыре.
– Такая маленькая разница.
– Но наша кровь рано согревается. – Люсиль бросила это замечание как бы через бездонную пропасть, которую не могли заполнить четыре года.
Фрона с трудом скрывала свою досаду. Люсиль снова подошла к туалетному столу, посмотрела на миниатюру и вернулась на место.
– Что вы думаете о любви? – неожиданно спросила она; в ее улыбке было слишком много откровенности.
– О любви? – смутилась Фрона.
– Да, о любви. Что вы знаете о ней? Что вы о ней думаете?
Поток определений, сияющих и красочных, промелькнул в уме Фроны, но она отказалась от них и ответила:
– Любовь – это самопожертвование.
– Отлично. Жертва. И что же, она окупается?
– Да. Окупается. Конечно, окупается. Кто может сомневаться в этом?
Глаза Люсиль сверкнули насмешкой.
– Чему
– Посмотрите на меня, Фрона! – Люсиль поднялась с пылающим лицом. – Мне двадцать четыре года. Я не пугало и не дура. У меня есть сердце. Во мне течет здоровая, горячая, красная кровь. И я любила. Но я не помню, чтобы это окупалось. Я знаю только, что расплачивалась всегда я.
– Это и было ваше вознаграждение, – горячо сказала Фрона. – В вашей жертве была ваша награда. Если любовь и обманчива, то вы все-таки любили, вы узнали, что это такое, вы жертвовали собой. Чего еще можно желать?
– Любовь собаки, – усмехнулась Люсиль.
– О! Вы несправедливы.
– Я отдаю вам должное, – решительно ответила Люсиль. – Вы скажете мне, что вы все знаете, что вы смотрели на мир открытыми глазами и, коснувшись губами краев чаши, распознали приятный вкус напитка. Эх, вы! Собачья любовь! Я знаю, Фрона, вы настоящая женщина, с широкими взглядами и совсем не мелочная, но, – она ударила себя тонким пальцем по лбу, – у вас все это здесь. Это одурманивающий напиток, и вы слишком сильно надышались его парами. Осушите чашу до дна, переверните ее, а затем скажите, что этот напиток хорош. Нет, боже сохрани! – страстно воскликнула она. – Существует настоящая любовь. И вы должны найти не подделку, а прекрасное, светлое чувство.
Фрона поняла эту старую уловку, общую для всех женщин. Ее рука соскользнула с плеча Люсиль и сжала ее руку.
– То, что вы говорите, неверно, но я не знаю, как вам ответить. Я могу, но не решаюсь, не решаюсь противопоставить мои мысли вашим фактам. Я пережила слишком мало, чтобы спорить с вами, вы так хорошо знаете жизнь.
– Тот, кто переживает несколько жизней, умирает много раз.
Люсиль вложила в эти слова всю свою боль, и Фрона, обняв ее, вдруг зарыдала у нее на груди. Легкие складки между бровями Люсиль разгладились, и она тихо и незаметно прикоснулась к волосам Фроны материнским поцелуем. Это продолжалось минуту, потом она снова нахмурила брови, сжала губы и отстранила от себя Фрону.
– Вы выходите замуж за Грегори Сент-Винсента?
Фрона была поражена. С ее помолвки, которая держалась в секрете, прошло только две недели, и ни одна душа не знала об этом.
– Откуда вы знаете?
– Вы мне ответили. – Люсиль вглядывалась в открытое лицо Фроны, не умевшей быть лживой, и чувствовала себя, как искусный фехтовальщик перед слабым новичком. – Откуда я знаю? – Она неприятно рассмеялась. – Когда человек внезапно покидает объятия женщины с губами, еще влажными от последних поцелуев, и ртом, полным бесстыдной лжи…
– Дальше…
– Забывает эти объятия…
– Так? – Кровь Уэлзов закипела и точно горячими лучами солнца высушила влажные глаза Фроны, которые вдруг засверкали. – Вот для чего вы пришли! Я догадалась бы сразу, если бы обращала внимание на доусонские сплетни.
– Еще не поздно, – сказала Люсиль с презрительной усмешкой.
– Я вас слушаю. В чем дело? Вы хотите сообщить мне, что он сделал, и рассказать, чем он был для вас? Уверяю вас, это бесполезно! Он мужчина, а мы с вами женщины.