Собрание сочинений в 15 томах. Том 9
Шрифт:
– О! Но вы изумительная, правдивая, бесстрашная! Разве я возражаю? Что они значат, все эти мелочи? Ничего! Ровным счетом ничего! Вы не можете запятнать себя! Не можете! Скажу вам честно, пусть вы отказываете мне… Я себя считаю, как и раньше, помолвленным с вами, все равно считаю себя вашим. А что касается этого слепого увлечения… Оно вроде какой-то навязчивой идеи, какого-то наваждения. Это не вы, нисколько. Это нечто такое, что стряслось с вами. Это как несчастный случай. Я не придаю ему значения. В некотором роде не придаю значения. Он ничего не меняет… И все-таки я хотел бы удушить того
– Я бы, наверное, не сдерживала его, если чувствовала бы в себе такого человека.
– Знаете, мне это не кажется концом, – продолжал он. – Я человек настойчивый. Я вроде собаки: ее прогонишь из комнаты, а она ляжет на коврик за дверью. И я не томящийся от любви юнец. Я мужчина и знаю, чего хочу. Удар, конечно, страшный… но он меня не убил. И в какое я поставлен положение! В какое положение!
Таким был Мэннинг, самовлюбленный, непоследовательный, далекий от жизни. Анна-Вероника шла с ним рядом, стараясь смягчить свое сердце мыслью о том, насколько дурно она поступила с ним; но, по мере того как уставали ее ноги и мозг, она все больше радовалась, что ценою этой бесконечной прогулки избежала… – чего она избежала? – перспективы находиться в обществе Мэннинга «десять тысяч дней и десять тысяч ночей». Что бы ни случилось, она никогда не воспользуется такой возможностью.
– Для меня это не конец, – провозгласил Мэннинг. – В каком-то смысле ничего не изменилось. Я буду по-прежнему носить ваши цвета, даже если они ворованные, запретные, носить на моем шлеме… Я буду по-прежнему верить в вас. Доверять вам.
Он несколько раз повторил, что будет ей доверять, но при чем тут доверие, так и осталось неясным.
– Послушайте, – вдруг воскликнул Мэннинг, которого осенила догадка, – сегодня днем, когда мы встретились, вы ведь не имели намерения порвать со мной?
Анна-Вероника замялась, ее испугала мысль, что ведь он прав.
– Нет, – неохотно призналась она.
– Прекрасно, – подхватил Мэннинг, – посему я и не считаю ваше решение окончательным. Именно так. Я чем-то наскучил вам или… Вы думаете, что любите того человека! Конечно, вы любите его. Но пока вы не…
Мэннинг жестом оратора простер руку, загадочно, пророческим тоном произнес:
– Я заставлю вас полюбить меня. А его вы забудете… забудете.
У Ватерлоо он посадил ее в поезд и стоял – высокий, массивный, держа шляпу в поднятой руке, – пока его не заслонили медленно двигавшиеся вагоны. Анна-Вероника села, откинулась назад, облегченно вздохнула. Пусть Мэннинг идеализирует ее теперь сколько его душе угодно. Ее это больше не касается. Пусть воображает себя верным возлюбленным, пока ему не надоест. Она навсегда покончила с веком рыцарства, она больше не будет приспосабливаться к отжившим традициям, не пойдет ни на какие компромиссы. Она опять честный человек.
Но когда мысли ее вернулись к Морнингсайд-парку, она поняла, что в ее жизнь, подобную запутанному клубку, романтические домогательства Мэннинга внесут новые осложнения.
14. Раскаявшийся грешник
Весна в этом году задержалась до начала мая, а затем пришла стремительно, вместе
– Что вы делаете? – спросил он.
– Ничего, – ответила Анна-Вероника, глядя в окно через плечо.
– И я тоже… Устали?
– Вероятно.
– А я не могу работать.
– И я, – ответила Анна-Вероника.
Они помолчали.
– Это весна, – сказал он. – Все прогревается, светает рано, все приходит в движение, и хочется делать что-то новое. Противно работать; мечтаешь о каникулах. В этом году мне трудно. Хочется уехать. Мне еще никогда так сильно не хотелось уехать.
– Куда же вы собираетесь?
– В Альпы.
– Совершать восхождения?
– Да.
– Что ж, это чудесный отдых!
Несколько секунд он не отвечал ей.
– Да, – произнес он, – я хочу уехать. Минутами мне кажется, я просто готов удрать… Правда, глупо? Недисциплинированно.
Он подошел к окну и стал нервно мять занавеску, глядя на видневшиеся из-за домов верхушки деревьев Риджент-парка. Вдруг он резко обернулся к ней и увидел, что она стоит неподвижно и смотрит на него.
– Это – действие весны, – сказал он.
– Наверное.
Она взглянула в окно на видневшиеся вдали деревья, покрытые буйной молодой зеленью, на цветущий миндаль. У нее созрело безумное решение, и, чтобы уже не отступать от него, она тут же решила его осуществить.
– Я порвала со своим женихом, – сказала она бесстрастно, ощущая при этом, что сердце бьется где-то в горле. Он сделал легкое движение, и она, чуть задыхаясь, продолжала: – Конечно, это тяжело и неприятно, но, видите ли… – Высказать все сейчас было необходимо, ведь она уже не могла думать ни о чем другом. Ее голос звучал слабо и безжизненно: – Я влюбилась.
Он не помог ей ни одним словом.
– Я… я не любила человека, с которым была помолвлена, – сказала она.
Быстро взглянув ему в глаза, она не смогла уловить их выражения. Его взгляд показался ей холодным и равнодушным.
Сердце у нее упало, ее решимость исчезла. Она продолжала стоять, точно оцепенев, не в силах сделать хоть одно движение. Какое-то время, показавшееся ей вечностью, она не решалась взглянуть на него. Но она почувствовала, что вся его вялость исчезла и он стал каким-то жестким.
Наконец зазвучал его голос, и ее тревога прошла.
– Я думал, у вас не хватит характера. Вы… Это чудесно с вашей стороны, что вы доверились мне. И все же… – И тогда с неправдоподобной и явно напускной недогадливостью, голосом еще более безжизненным, чем у нее, он спросил: – А кто он?
Анна-Вероника была взбешена собственной немотой и бессилием. Грацию, уверенность, даже способность двигаться – она как будто все утратила. Ее бросило в жар от стыда. Ужасные сомнения овладели ею. Она неловко и беспомощно опустилась на одну из стоявших у ее стола табуреток и закрыла лицо руками.