Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

Несмелов Арсений

— Господин поручик, ваш брат…

— Что?

— Там! — и юнкер указал рукой на обстреливавший из-за угла дома Никитский бульвар пулеметный расчет. Двое юнкеров бегом уносили из опасного места «люис» и коробки с дисками, третий еще стоял, наклонившись над распростертым Мишей.

Поручик Мухин бросился к брату. Увидев его, подбежавшего, юнкер выпрямился.

— В висок, — сказал он.

Острая, непереносимая боль наполнила сердце офицера и едва не разорвала его, вдруг превратившееся в раскаленный комок, затрепетавший в груди. Поручик Мухин склонился над

братом, над его окровавленной головой. Из расколотого черепа, белый, похожий на простоквашу, выползал мозг. «Унести его отсюда, убрать? — заметались в голове поручика обрывки мыслей. — Но куда, как? К маме? Невозможно! О Господи!»

И он выпрямился над трупом, бессмысленно глядя перед собой. Слезы заволакивали его глаза. Сквозь их туман поручик увидел, как из-за противоположного угла дома выбежал большой человек в расстегнутой короткой черной куртке и в матросской бескозырке, за которой ветер трепал две синие ленточки. В руке этого человека был длинноствольный револьвер, и он поднимал ствол, ища им офицера. И поручик Мухин пошел навстречу матросу, вырвав свой наган из кобуры, но не поднимая его.

Матрос выстрелил один раз и другой, но ему был страшен этот офицер, грозно идущий на него с опущенным к земле оружием: оба раза промахнулся. Матрос волновался. В третий раз он выстрелить не успел: пуля из нагана попала ему в рот, раздробила зубы и разворотила затылок. Мухин видел, как кровь широким потоком хлынула из раны. И тогда он повернул к своим, не взглянув больше на Мишу.

VI

Пробиться к училищу со своим поредевшим отрядом поручику Мухину удалось только к полудню. Помог проходной двор, известный одному из юнкеров. Лишь бранью и угрозами заставили юнкера открыть калитку тяжелых железных ворог. Чей-то дрожащий голос умоляюще твердил из-за нее:

— Не можем, не имеем права… Нам запрещено!

— Кем?

— Не знаем. Подошли вот, как вы, и приказали никому не открывать проходной двор. Кажется, интеллигентные люди, юнкера…

— Да мы же и есть юнкера!..

— Не знаю… Нам запрещено!

— Дурак! — взревел, наконец, поручик Мухин. — Приказываю открыть. Иначе забросаем ручными гранатами.

И лишь после этого звякнул в калитке ключ. За нею оказался студент в форме Лазаревского института с берданкой в руках. Из-за его спины выглядывало перекошенное от ужаса лицо какого-то юноши в штатском, но опоясанного шашкой.

Едва взглянув на них обоих, Мухин приказал снова запереть калитку и ни для кого, кроме юнкеров, не открывать ее. Затем закоулками двора пошли к другим воротам, выходящим в переулок, по противоположной стороне которого тянулась кирпичная стена; ограждающая училищный плац.

Следуя проходным двором, юнкера наконец-то увидели мирных жителей столицы. Защищенный от обстрела стенами домов, двор кишел жильцами, бегавшими из квартиры в квартиру, спустившимися для обмена информацией о происходящем, идущих откуда-то с чайниками в руках и пр. Преобладали женщины, но было немало и мужчин, и среди них взор Мухина отметил и

нескольких нестарых офицеров.

Один из них, с капитанскими погонами, подбежал к поручику и взволнованно спросил:

— Ну как, поручик, наша берет?

— Не знаю, как ваша, но нам приходится плохо, — ответил Мухин и, не слушая, что говорит офицер, пошел дальше.

Отряд был уже у вторых ворот двора, когда из одного подъезда выбежала десятилетняя девочка в коричневом драповом пальто. Она проскользнула перед самым поручиком (он даже отпрянул назад) и, схватив за руку идущего рядом с ним юнкера, указавшего на этот проходной двор, закричала звонко и радостно:

— Миша, наконец-то, ты! Мама вторые сутки плачет. Я не пущу тебя отсюда!

«Тоже Миша», — с острой болью, вновь полоснувшей сердце, подумал поручик Мухин и впервые видящими глазами взглянул в лицо проводника. Это был совсем еще мальчик, белобровый и с измученным лицом. Он старался освободить свою руку из рук сестры.

— Как ваша фамилия? — для чего-то спросил поручик и почувствовал на своем лице злой, враждебный взгляд девочки.

— Колобков, господин поручик! — ответил юнкер.

«И даже похож на моего Мишу, — отметил Мухин. — Зачем его брать? Не надо! Всё равно мы уже погибли».

И резко сказал юноше:

— Юнкер Колобков, приказываю вам идти домой. Переоденьтесь, скройтесь. А винтовку дайте мне.

— Но, господин поручик…

— Юнкер, это мое приказание.

Девочка взвизгнула, метнулась к Мухину, и он почувствовал на своей щеке ее поцелуй. Потом она закричала:

— Миша, Миша, ведь тебе же велят! Ты не можешь не слушаться. Мама плачет!

— Иди, иди! — загудели юнкера. — Зачем всем… Мы ничего… иди!

— И вам, господа, говорю, — у самых ворот обратился к юнкерам поручик Мухин. — Кто хочет — ступайте. Воспользуйтесь этими домами, чтобы переодеться, скрыться. Вы сами понимаете, какое наше дело. Зачем же зря гибнуть. Ведь борьба только что начинается, и, может быть, уже через месяц вы будете снова нужны.

Но ни один из юнкеров не оставил поручика Мухина, но они настояли на том, чтобы девчурка увела домой их сотоварища. Благородный жест бойцов, обрекающих себя на гибель!

А через несколько минут весь отряд был уже во дворе училища, в его боевой, страдной суете. И только здесь все почувствовали, как смертельно они устали. Ни пить, ни есть не хотелось, а только спать. И в училищной спальне, кто на кроватях, кто на полу, все повалились вповалку.

VII

— Господин поручик, господин поручик! — Мухин открыл глаза и в течение нескольких секунд ничего не мог понять. Ему показалось, что он на фронте, в своем полку, в землянке, и солдат, который тряс его за плечо, сообщает ему о наступлении немцев. Но то, что он увидел, не было землянкой — это была огромная, теряющаяся в темноте комната. Неподалеку от кровати, на которой он спал, горела керосиновая лампа.

— Что такое? — спросил Мухин, вскакивая и привычно хватаясь за наган.