Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
И было решено идти в Комаровку, в ночную чайную, где собирались проститутки, воры да кутилы, искавшие острых ощущений.
II
Москва гудела тем особенным гулом, которым она гудит под большие праздники, когда движение не прекращается всю ночь.
Шел густой снег, придававший гулу столицы особенную мягкость.
До Петровского бульвара ходьбы было не больше пяти минут.
Вот и трехэтажный дом в конце бульвара. Подвал с
продекламировал Мальчишка.
Дверь на блоке отворилась скрипуче и сейчас же, с дребезжанием стекол, захлопнулась.
В первой комнате была лишь стойка с чайниками и тарелкой, на которой, мелко накусанный, лежал сахар.
Было дымно. Из второй комнаты гудели голоса.
За столиками сидели целые компании. Из больших чайников пили водку и вино. Остро пахло жареным луком и чесноком от горячей колбасы.
Никто не оглянулся на вошедших.
Столичные проститутки наклоняли свои огромные шляпы (такая была мода) над чашками, в которых был спирт.
Подбежал половой в белой и чистой, по случаю наступающего Нового года, рубахе и усадил гостей, грубо столкнув со стула у незанятого столика оборванца в кепке, мирно дремавшего над столом.
— Что будете кушать? — спросил он.
— Кушать! — закричал Мальчишка. — Мы будем кушать коньяк, мой дорогой. Есть 184-й?
— Как же-с! А насчет твердого?
— Яишницу с колбасой, — скомандовал Джек-Потрошитель.
Сели.
Через минуту половой вернулся, гремя подносом с чайником и стаканами. Был и лимон, нарезанный толстыми ломтями.
— Чичас и яишинка! — выдохнул он.
Часы на стене показывали без десяти двенадцать.
Проститутка, курносая и толстая, протянула с соседнего столика пустой стакан и попросила:
— Плесните кипяточку!
Наливая ей коньяку, Мальчишка продекламировал:
И в жутком подземелье на бульваре, Где каждый стол нахмуренный маньяк, Сидим втроем среди грозящей твари И пьем коньяк!..— Сам тварь! — запальчиво ответила женщина. — Гад даже! Как ты можешь женщину оскорблять?.. А?
— Мадам! — привстав, расшаркался Мальчишка. — Да разве ж я… Принцесса!.. Вы меня не так по шиш.
Но женщина уже истерически визжала.
— Гнусь паршивая, да как ты меня смеешь дрянью называть! Ты!.. Да ты…
Зала угрюмо и грозно загудела.
Какие-то мужчины, оборванные и страшные, пробираясь меж столиков, уже приближались к месту скандала. Заметались половые. Мальчишка струсил и жался к стене.
Вдруг встал Джек-Потрошитель.
Его тяжелая нижняя челюсть отвисла, обнажив волчьи желтые зубы. Вот она прыгнула вверх, выбросив резкое, как приказание, которого нельзя не послушаться:
— Цыц!..
И лохматые оборванцы, наседавшие на стол газетчиков, разом подались назад. В этом страшном, побагровевшем лице они увидали свои лица, но в ярости, на которую они не способны.
А в углу в это время человек в рыжем пальто и приплюснутой кепке вдруг опустил руку в карман, вздрогнул, вскочил и опять сел.
Потом не спеша и спокойно поднялся и вышел в буфет, а затем нырнул на улицу.
Мальчишка, уже успокоившийся и снова веселый, разлил коньяк по чашкам и смотрел на часы.
— Увидите, господа, ровно в двенадцать по моим ударит пушка. Минута в минуту идут. Уже без двух!
Зала гудела, было дымно и пахло тяжелой пищей с луком.
— Без одной!.. Без минуты, милстдарь!..
— Без десяти секунд!..
«Ух!» — едва слышно ухнула пушка в Кремле.
Газетчики встали, чокаясь. Зала заголосила, завизжала, запела.
Но, заглушая этот адский концерт, вдруг из буфетной крикнули:
— Ребята, фараоны!.. Сыщики!..
Почти треть гостей, опрокидывая столики, бросалась ко второму выходу.
Но городовые и человек в рыжем пальто уже ворвались в залу.
Сшибая визжащих женщин, они неслись к тому столику, гае сидели газетчики.
Джек-Потрошитель метнулся к окну, в его руке мелькнула квасная бутылка.
Визг и рев драки.
Затем довольное кряхтение городовых, связывающих барахтающегося на полу человека.
Мужчина в рыжем пальто, пряча в карман револьвер и преодолевая одышку, довольно и торжествующе объяснял ничего не понимавшим журналистам:
— Как гаркнул он «Цыц!», так я его и узнал. Ведь это ж Гершка-Студент из Одессы. Три убийства на нем.
— Не ошибаетесь ли вы! — бледный, с трясущейся нижней челюстью, говорил ночной редактор. — Три месяца он у нас работал, правда, приняли без рекомендации. Самуил Абрамович, да чего же вы-то молчите?
Человек, лежащий на полу, дрогнул разбитой в кровь губой и хрипло ответил:
— Правда, будь он проклят! Засыпался опять!..
И попросил коньяку.
— Замечательная ночь! — захлебывался на улице Мальчишка, теребя своего старшего товарища за рукав пальто. — Удивительная ночь! У меня складывается стихотворение, которое я назову «Двенадцать часов». Уже есть первая строчка:
Сыщики, воры и проститутки
И убийца с челюстью…
— С челюстью… С какой челюстью?.. Размер не выходит. Стойте, вы куда?
— Домой. Ну вас к черту!.
И они разошлись.