Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Старик наконец догнал лошадь, взял ее под уздцы, подвел к стогу сена и заново принялся навьючивать розвальни сеном. Спиридониха стала ему помогать. Девка в рыжей шубе полезла на воз.
— Прямо разбой какой-то! Хоть караул кричи, — всплеснула Аграфена руками и, бросившись к лошади, потянула ее за повод. — А все равно не допустим!..
Спиридониха резко обернулась и толкнула Аграфену деревянными вилами в грудь.
В тот же миг раздался пронзительный мальчишечий крик:
— Не смейте мамку!..
И в лицо Спиридонихе ударился снежный комок. Женщина ахнула, выронила вилы и прикрыла лицо варежкой.
— Так, Ленька, гвозди их!.. — вскрикнула Нюшка и, слепив тугой снежный шарик, она ловко запустила его в старика. — Зойка, пали! Чего с ними церемониться?
И начался обстрел.
Снежки, маленькие и большие, тугие и рыхлые, летели к стогу со всех сторон. Старик, получив несколько внушительных ударов в грудь, спрятался за сани. Девка в рыжей шубе, у которой уже пылало от снежка ухо, спрыгнула с воза. Спиридониха, потрясая вилами и свирепо ругаясь, помчалась за Ленькой, но тот был неуловим, осыпал ее снежками и только хохотал от восторга:
— По захватчикам огонь! Залпом пли!..
Улучив удобный момент, Нюшка снова хлестнула лошадь, и та затрусила прочь от стога.
— Да уйми ты своих золоторотцев! — набросилась Спиридониха на Аграфену. — Не то вилами поколю...
— Добром же просили — уезжайте.
И зареченским пришлось отступить. Взяв вилы, они сели в розвальни и скрылись в перелеске.
— Ну и лихой вы народ! — покачала головой Аграфена, оглядывая раскрасневшихся девчат и Леньку. — До побоища дошли!
— Им бы еще и не так надо... — сказала Нюшка. — Живоглоты...
— А мы по-честному воевали, — засмеялся Ленька, — трое на трое...
Аграфена с девчатами навьючили розвальни сеном и к полудню доставили к конюшие.
О Горелове мать с дочерью не обмолвились ни словом.
Возвращаясь с конюшни домой, Нюша с Ленькой встретили при въезде в деревню подводу. По талой рыхлой дороге пегая лошадь тащила возок с резным передком.
Повод развязался, вожжи волочились по грязному снегу; лошадь то и дело замедляла шаг, вытягивала шею и мягкими губами подбирала с обочины дороги редкие сенины.
«А ведь это Пегая с нашей конюшни... И возок наш, председательский, — узнала Нюшка. — А где же возница?»
Вместе с Ленькой она подбежала к подводе и заглянула в возок.
На соломе, лицом вверх, раскинув руки и приоткрыв рот, с сочным храпом спал Горелов. От него попахивало вином.
— Опять нализался, — плачущим голосом сказал Ленька и принялся трясти отчима за плечо.
Горелов замычал, зачмокал и, повернувшись на бок, продолжал храпеть.
Глаза у Нюшки потемнели, сузились. Ленька вопросительно смотрел на сестру — не побрызгать ли на пьяного холодней водой.
— Оставь его! — сказала Нюша и огляделась по сторонам.
У правления толпились колхозники, у колодца судачили женщины, посредине улицы, у большой лужи талой воды, мальчишки брызгались водой.
Нюша вдруг взяла Пегую под уздцы и потянула к луже. Завела лошадь по колено в воду, выпрягла из возка и, подобрав вожжи, повела ее к конюшне.
Горелов, пригреваемый солнцем, продолжал безмятежно спать в возке на соломе. Вскоре около лужи начали собираться колхозники. Узнав председательский выездной возок, они принялись гадать, как он мог сюда попасть.
Но потом, когда увидели в возке Горелова, все стало понятным. Раздался смех, веселые восклицания:
— Эге! Да ведь это наш старший конюх храпака задает!
— По медицине живет человек! Выпил, закусил, а теперь сон на свежем воздухе...
— Эй, Кузьмич, проснись! Полдничать время!
— Да его теперь набатом не разбудишь!
Кто-то из женщин побрызгал на храпящего конюха холодной водой. Горелов наконец открыл глаза, очумело выскочил из возка и оказался по колено в воде.
Смех на берегу стал еще громче.
Сконфуженно озираясь по сторонам, Горелов пересек лужу и направился к дому.
— Вот это старший конюх! — вновь раздались иронические замечания. — Дошел до ручки...
— И чего только правление терпит!
В сумерки, вернувшись домой, Нюшка сообщила отчиму, что его вызывают на заседание правления.
— Это еще зачем? — насторожился Горелов.
— Там узнаешь... Соскучились, видать, по тебе...
— Можно и показаться, коли соскучились, — ухмыльнулся Горелов, не спеша собрался и ушел.
Аграфена, втянув голову в плечи, сидела у печки.
Что ж это такое? — раздумывала она. Ввела в дом мужа, надеялась, что он станет ей опорой, помощником, кормильцем, а в доме ни складу ни ладу. Ребята сторонятся отчима, смотрят на него дичками, а Нюшка, так та вроде войну объявила Тихону.
— Что с ним будет, с Тишей-то? — тихо спросила Аграфена.
— Снимают его наконец с конюхов...
Аграфена пристально посмотрела на дочь.
— Так это ты постаралась... в лужу его завезла?
— Откуда ты знаешь?
— Бабы сказывали.
Нюша кивнула головой.
— Зачем это, дочка? — У матери на глазах показались слезы. — Как мы теперь жить-то будем?
— Да разве это жизнь! — вырвалось у Нюши. — Все на нас пальцем показывают. Ветлугины конюшню развалили... колхоз в убыток ввели... — Она села рядом с матерью, заглянула ей в глаза. — Берись ты за эту конюшню... Ты же совестливая, работящая, все можешь. Помнишь, как ты коней отстаивала, когда мужики хотели их по домам развести. Целую осаду выдержала. Ты и сейчас вроде как старший конюх. Вот пусть тебя правление по всей форме и назначит...