Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Епископ маялся животом. Он не переносил постную пищу, а мяса ему вкушать не полагалось.
Была у епископа еще одна забота, которая жестоко расстраивала его. Уже давно поговаривали в столице о благочестивом угоднике Серафиме, умершем в 1833 году в Саровской обители. Ходили слухи о великих чудесах, кои совершаются на могиле угодника: то слепой прозреет, то разбитый параличом начинает ходить, то исцелится одержимая кликушеством.
Преосвященный Георгий сам поехал в Саров, проверил свидетельства
Настоятель обители сказал по секрету владыке, что в могиле никаких мощей нет — он ее тайно вскрывал: остались волосы и кости, но и те очень попорчены временем.
Владыка, выслушав настоятеля, написал первоприсутствующему члену Святейшего синода митрополиту петербургскому все, что он думал об угоднике Серафиме и о возможности его канонизации.
Митрополит показал письмо тамбовского архиерея обер-прокурору Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Тот распорядился вызвать Георгия в столицу.
В течение двух часов митрополит и обер-прокурор срамили епископа, но тот уперся и прославлению Серафима противился.
Преосвященный ждал ссылки; предвестники ее уже имелись: настоятель Саровской обители был сослан в Соловки за единомыслие с архиереем; на его место прибыл человек, готовый ради карьеры на все.
Худо, очень худо! Врачи советуют владыке покой. Какой уж тут покой!
Но в этот день преосвященный Георгий спал хорошо, приступа болей не случилось, во сне он ел говяжьи котлеты…
Одним словом, старик был в добром настроении.
Когда Викентий вошел в кабинет, архиерей сидел за письменным столом и что-то писал. Это занятие, по-видимому, нравилось ему, он изредка смеялся и потирал руки.
Поп кашлянул, архиерей оглянулся.
— А-а, это ты, окаянный? — сказал он, все еще смеясь, дал благословение. — На колени бы тебя надобно поставить, смутьяна, — прибавил он.
— А я и стану, ваше преосвященство. Стану и возомню к вам…
— Молчи, молчи! Бога благодари, что я ныне кроток духом, а то стоять бы тебе на коленях. Садись, бог с тобой. Беда мне с вами, попы, беда! Одни больно греховны, другие больно святы. Ты тоже! Храбрец выискался. Письмо губернатору сочинил, скажи-ка! А от губернатора выговор: больно, мол, много своим попам позволяешь. Ну, говори, что еще сделал?
— Кроме письма, ничего, ваше преосвященство.
— А зачем писал? — глаза архиерея сверкнули. Викентий оробел. — Как смел? Для тебя закона нет? — гремел архиерей.
— Да ведь дело-то наше, ваше преосвященство, не приказное, а пастырское! Нам указ — божий закон. А божий закон как предписывает? Видишь зло — истреби его.
— Эка богослов. Страх ты, я вижу,
Викентий встал на колени. Архиерей ходил по кабинету и выкрикивал ругательства.
— Подымись, грешник, надоело мне на тебя, смотреть. Встань и скажи, твое ли дело мешаться в тяжбу мирян с помещиком?
— А почему я вмешался? Чтобы миром уладить…
— Молчи! Улусов — хозяин земли: что хочет, то с ней и делает.
— Ваше преосвященство, разве Христос говорил: тут делай добро, а здесь помалкивай? Когда я писал письмо, думал: а ну ка господь на своем суде скажет мне: «Проходи, ты не сделал однажды доброго дела, ты не христианин»…
— Ишь ты! Архиерею нотации вздумал читать. Беда тебе с твоим языком.
— Беда, ваше преосвященство. Вы уж, ради бога, спасите меня от консистории.
— Да, брат, с консисторией не шути. Ох, уж этот мне секретарь! Все высматривает, все-то придирается, доносы на меня строчит. Он мне одним угодником Серафимом половину жизни сократил. Ты о Серафиме что-нибудь ведаешь?
— Слышал, ваше преосвященство. Сказывают, будто чудеса. И моем приходе объявился пьяница, пошел в Саров — вылечился. Только месяца не прошло — опять запил.
Владыка рассмеялся.
— Ладно, под теплую руку ты попал, бог с тобой! — Архиерей пожевал бледные губы. — Не знаешь, чем бы мне живот полечить? Желудком страдаю. Сил нет. Профессора лечили, сам губернаторский лекарь пользовал — не помогает. Знахарку, что ли, какую найти? Нет ли у тебя подходящей бабки?
— Есть, ваше преосвященство, у меня же в приходе живет.
— О! И лечит?
— Травами лечит. Да ведь, может, одни глупости.
— А ты не брани. Народ, он много знает. Пришли ее ко мне. Я десятку ей на дорогу дам. Как ее зовут-то?
— Фетинья.
— Ну, пришли. Не забудь.
— Не забуду, ваше преосвященство. — Викентию стало жаль старика.
— А дело твое я властью, данною мне, развязываю. Только ты потише себя веди.
Викентий отдал земной поклон, поцеловал архиерейскую руку и вышел.
Вернувшись в Дворики, Викентий в тот же день после ужина отправился к бабке Фетинье.
Перед входом в ее избу на шестах белели три черепа — коровий, овечий и конский, повешенные Фетиньей для устрашения людей.
В Двориках ее считали колдуньей и побаивались. На деле Фетинья просто знала целебную силу некоторых трав и лечила ими людей — часто успешно. Ремесло это она переняла от матери; та тоже занималась лечением и нашептыванием и в свое время прославилась на всю округу: окрестные помещики пользовались ее услугами.