Собрание сочинений в 4 томах. Том 4
Шрифт:
— И наступил через двадцать лет — тридцать восьмой год!
Алешковский говорил:
— А как еще может пахнуть в стране?! Ведь главный труп еще не захоронен!
Шли мы откуда-то с Бродским, Был поздний вечер. Спустились в метро — закрыто. Кованая решетка от земли до потолка. А за решеткой прогуливается милиционер.
Иосиф подошел ближе. Затем довольно громко крикнул:
— Э!
Милиционер насторожился, обернулся.
— Чудесная
Пришел однажды к Бродскому с фокстерьершей Глашей. Он назначил мне свидание в 10.00. На пороге Иосиф сказал:
— Вы явились ровно к десяти, что нормально. А вот как умудрилась собачка не опоздать?!
Сидели мы как-то втроем — Рейн, Бродский и я. Рейн, между прочим, сказал:
— Точность — это великая сила. Педантической точностью славились Зощенко, Блок, Заболоцкий. При нашей единственной встрече Заболоцкий сказал мне: «Женя, знаете, чем я победил советскую власть? Я победил ее своей точностью!»
Бродский перебил его:
— Это в том смысле, что просидел шестнадцать лет от звонка до звонка?!
Сидел у меня Веселов, бывший летчик. Темпераментно рассказывал об авиации. В частности, он говорил:
— Самолеты преодолевают верхнюю облачность… Ласточки попадают в сопла… Самолеты падают… Гибнут люди… Ласточки попадают в сопла… Глохнут моторы… Самолеты разбиваются… Гибнут люди…
А напротив сидел поэт Евгений Рейн.
— Самолеты разбиваются, — продолжал Веселов, — гибнут люди…
— А ласточки что — выживают?! — обиженно крикнул Рейн.
Как-то пили мы с Иваном Федоровичем. Было много водки и портвейна. Иван Федорович благодарно возбудился. И ласково спросил поэта Рейна:
— Вы какой, извиняюсь, будете нации?
— Еврейской, — ответил Рейн, — а вы, пардон, какой нации будете?
Иван Федорович дружелюбно ответил:
— А я буду русской… еврейской нации.
Женя Рейн оказался в Москве. Поселился в чьей-то отдельной квартире. Пригласил молодую женщину в гости. Сказал:
— У меня есть бутылка водки и 400 гр. сервелата.
Женщина обещала зайти. Спросила адрес. Рейн продиктовал и добавил:
— Я тебя увижу из окна.
Стал взволнованно ждать. Молодая женщина направилась к нему. Повстречала Сергея Вольфа. «Пойдем, — говорит ему, — со мной. У Рейна есть бутылка водки и 400 гр. сервелата». Пошли.
Рейн увидел их в окно. Страшно рассердился. Бросился к столу. Выпил бутылку спиртного. Съел 400 гр. твердокопченой колбасы. Это он успел сделать пока, гости ехали в лифте.
У Игоря Ефимова была вечеринка. Собралось 15 человек гостей. Неожиданно в комнату зашла дочь Ефимовых — семилетняя Лена. Рейн сказал:
— Вот кого мне жаль, так это Леночку. Ей когда-то нужно будет ухаживать за пятнадцатью могилами.
В детскую редакцию зашел поэт Семен Ботвинник. Рассказал, как он познакомился с нетребовательной дамой. Досадовал, что не воспользовался противозачаточным средством.
Оставил первомайские стихи. Финал их такой:
«…Адмиралтейская иглаСегодня, дети, без чехла!..»Как вы думаете, это — подсознание?
Хрущев принимал литераторов в Кремле. Он выпил и стал многословным. В частности, он сказал:
— Недавно была свадьба в дому товарища Полянского. Молодым подарили абстрактную картину. Я такого искусства не понимаю…
Затем он сказал:
— Как уже говорилось, в доме товарища Полянского была недавно свадьба. Все танцевали этот… как его?… Шейк. По-моему, это ужас…
Наконец он сказал:
— Как вы знаете, товарищ Полянский недавно сына женил. И на свадьбу явились эти… как их там?.. Барды. Пели что-то совершенно невозможное…
Тут поднялась Ольга Бергольц и громко сказала:
— Никита Сергеевич! Нам уже ясно, что эта свадьба — крупнейший источник познания жизни для вас!
Критик Самуил Лурье и я попали в энциклопедию. В литературную, естественно, энциклопедию. Лурье на букву «Ш» — библиография, если не ошибаюсь, к Шефнеру. А я, еще того позорнее, на букву «Р» — библиография к Розену. Какое убожество.
Позвонили мне как-то из отдела критики «Звезды». Причем сама заведующая — Дудко:
— Сережа! Что вы не звоните?! Что вы не заходите?! Срочно пишите для нас рецензию. С вашей остротой. С вашей наблюдательностью. С вашим блеском!
Захожу на следующий день в редакцию. Красивая немолодая женщина довольно мрачно спрашивает:
— Что вам, собственно, надо?
— Да вот рецензию написать…
— Вы, что, критик?
— Нет.
— Вы думаете, рецензию может написать каждый?
Я удивился и пошел домой.
Через три дня опять звонит:
— Сережа! Что же вы не появляетесь?
Захожу в редакцию. Мрачный вопрос:
— Что вам угодно?
Все это повторялось раз семь. Наконец я почувствовал, что теряю рассудок. Зашел в отдел прозы к Титову. Спрашиваю его: что все это значит?
— Когда ты заходишь? — спрашивает он. — В какие часы?
— Утром. Часов в одиннадцать.
— Ясно. А когда Дудко сама тебе звонит?
— Часа в два. А что?
— Все понятно. Ты являешься, когда она с похмелья — мрачная. А звонит тебе Дудко после обеда. То есть уже будучи в форме. Ты попробуй зайди часа в два.