Собрание сочинений в 4 томах. Том 4
Шрифт:
— Вот, — сказал он редактору, — моя новая повесть. Пожалуйста, ознакомьтесь. Хотелось бы узнать ваше мнение. Может, надо что-то исправить, переделать?
— Да, да, — задумчиво ответил редактор, — конечно. Переделайте, молодой человек, переделайте.
И протянул Чирскову рукопись обратно.
Беломлинский говорил об Илье Дворкине:
— Илья разговаривает так, будто одновременно какает:
«Зд'оорово! Ст'аарик! К'аак дела? К'аак поживаешь?..»
Слышу
— Раньше я не подозревала, что ты — агент КГБ.
— Но почему?
— Да как тебе сказать. Явишься, займешь пятерку — вовремя несешь обратно. Странно, думаю, не иначе как подослали.
Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так.
Выпил я лишнего. Сел тем не менее в автобус. Еду по делам.
Рядом сидела девушка. И вот я заговорил с ней. Просто чтобы уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан «Приморский», бывший «Чванова».
Я сказал:
— Любимый ресторан Куприна!
Девушка отодвинулась и говорит:
— Оно и видно, молодой человек. Оно и видно.
Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось:
«Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь, которым он ранил фашиста…»
Широко жил партизан Боснюк!
Встретил я однажды поэта Горбовского. Слышу:
— Со мной произошло несчастье. Оставил в такси рукавицы, шарф и пальто. Ну, пальто мне дал Ося Бродский, шарф — Кушнер. А вот рукавиц до сих пор нет.
Тут я вынул свои перчатки и говорю:
— Глеб, возьми.
Лестно оказаться в такой системе — Бродский, Кушнер, Горбовский и я.
На следующий день Горбовский пришел к Битову. Рассказал про утраченную одежду. Кончил так:
— Ничего. Пальто мне дал Ося Бродский. Шарф — Кушнер. А перчатки — Миша Барышников.
Горбовский, многодетный отец, рассказывал:
— Иду вечером домой. Смотрю — в грязи играют дети. Присмотрелся — мои.
Поэт Охапкин надумал жениться. Затем невесту выгнал. Мотивы:
— Она, понимаешь, медленно ходит, а главное — ежедневно жрет!
Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит:
— Я тебе, сволочь, морду набью!
Цыбин отвечает:
— Это исключено. Потому что я — толстовец. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится. Вышли курить на балкон.
Вдруг слышат грохот. Забегают в комнату. Видят — на полу лежит окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом, молотит пудовыми кулаками.
В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. Как-то раз он ударил Вознесенского.
Это был уже не первый случай такого рода. Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела.
И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
— Ну, и как было дело? — поинтересовались судьи.
— Дело было так. Захожу в «Континенталь». Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии?!
Явился раз Битов к Голявкину. Тот говорит:
— А, здравствуй, рад тебя видеть.
Затем вынимает из тайника «маленькую».
Битов раскрывает портфель и тоже достает «маленькую».
Голявкин молча прячет свою обратно в тайник.
Михаила Светлова я видел единственный раз. А именно — в буфете Союза писателей на улице Воинова. Его окружала почтительная свита.
Светлов заказывал. Он достал из кармана сотню. То есть дореформенную, внушительных размеров банкноту с изображением Кремля. Он разгладил ее, подмигнул кому-то и говорит:
— Ну, что, друзья, пропьем ландшафт?
К Пановой зашел ее лечащий врач — Савелий Дембо. Она сказала мужу:
— Надо, чтобы Дембо выслушал заодно и тебя.
— Зачем, — отмахнулся Давид Яковлевич, — чего ради? С таким же успехом и я могу его выслушать.
Вера Федоровна миролюбиво предложила:
— Ну, так и выслушайте друг друга.
Беседовали мы с Пановой.
— Конечно, — говорю, — я против антисемитизма. Но ключевые должности в российском государстве имеют право занимать русские люди.
— Это и есть антисемитизм, — сказала Панова.
— ?
— То, что вы говорите, — это и есть антисемитизм. Ключевые должности в российском государстве имеют право занимать ДОСТОЙНЫЕ люди.
Явились к Пановой гости на день рождения. Крупные чиновники Союза писателей. Начальство.
Панова, обращаясь к мужу, сказала:
— Мне кажется, у нас душно.
— Обыкновенный советский воздух, дорогая!
Вечером, навязывая жене кислородную подушку, он твердил:
— Дыши, моя рыбка! Скоро у большевиков весь кислород иссякнет. Будет кругом один углерод.
Был день рождения Веры Пановой. Гостей не приглашали. Собрались близкие родственники и несколько человек обслуги. И я в том числе.