Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони
Шрифт:
Для приведения залы в порядок и для придания ей соответствующего ее назначению вида пришлось образовать особую комиссию. Когда было решено приспособить сенатское здание для новых судов, товарищ министра юстиции Н. И. Стояновский выехал, 17 февраля 1866 г., в Москву, чтобы установить план работ — и ко времени открытия новых судов в конце апреля сенатское здание уже представляло ряд прекрасных, светлых и обширных помещений, в которых удобно разместились судебная палата и окружной суд с принадлежащими к ним учреждениями. Реставрированная большая зала (или, как ее первое время называли, ротонда) не получила особого назначения; она представляет нечто вроде парижской Salle des pas perdus, но в некоторых, исключительных случаях в ней устраиваются приспособления для открытия заседаний с присяжными по сложным и многолюдным, в смысле свидетелей и подсудимых, делам. В первый раз она была обращена в залу судебных заседаний в 1868 году, когда в ней разбиралось с 17 по 28 марта обширное дело крестьянина Матова и 28 его сообщников, обвинявшихся в устройстве, в Гуслицах, фабрики для подделки ассигнаций, по которому было назначено 19 защитников и вызвано очень много свидетелей.
Гораздо труднее было устроить
Старый арсенал — довольно мрачное здание, с толстыми стенами, глубокими амбразурами окон и обширными, неприютными, под сводами, комнатами и залами, от которых немало веяло холодом, — выстроен на месте, где при Петре Великом стояли пороховые мельницы, а затем был устроен пушечный двор. Постройки петровского времени к царствованию Екатерины II пришли в разрушение и были разобраны. Образовавшийся пустырь императрица подарила в 1768 году Григорию Орлову, который выстроил в,1775 году на этом месте арсенал, пожертвованный им государству и получивший со временем название Старого. Здание было освящено в 1776 году. Тогда же в главной его зале поставлена изваянная в Риме, по заказу князя Потемкина, мраморная статуя императрицы и вделана в стену на лестнице доска темного мрамора с надписью: «В пользу артиллерии арсенал сей сооружил собственным иждивением генерал-фельдцейхмейстер князь Орлов, лета 1776».
Старый арсенал был содержим в образцовом порядке, а военное ведомство очистило его очень быстро. Но все-таки перестройка потребовалась громадная и притом капитальная. Достаточно заметить, что арсенал не отапливался и не имел печей. Неустанная работа, однако, закипела, поощряемая министром и руководимая с большою энергией и любовью к делу архитектором Шмидтом. В нем судебная реформа нашла своего человека. Изучив устройство судебных мест на Западе, он умело и скоро преобразил все внутреннее расположение арсенала, пристроив две залы для заседаний, сделав значительные сбережения против первоначальной сметы и потребовав за планы и за труды скромное вознаграждение в 1900 руб. серебром.
К весне 1866 года, в конце Литейной улицы, среди группы зданий военного характера, с грозным рядом старинных пушек пред одним из них, оказалось здание мирного, гражданского назначения, готовое принять в свои недра давно возвещенный и жданный новый суд. Старинные пушки грозно уставили на него, с противоположной стороны улицы, свои жерла, но общий сочувственный интерес витал над ним. Первое из ведомств, официально признавшее новое назначение храмины, сооруженной «в пользу артиллерии», было министерство почт и телеграфов. Управляющий этим министерством уже 16 июля 1865 г. просил Замятнина об уступке в здании будущих судебных установлений помещения для устройства станции городского (тогда только что вводимого) телеграфа, что было бы «сообразно с требованиями новой реформы гражданского суда» и за что телеграфное управление принимало на себя устройство, в одном из окон, выходящих на Литейную, изохронических часов с пулковским регулятором, существующих и поныне. Заботясь об украшении здания, Замятнин просил государя разрешить оставить во владении нового суда статую Екатерины, а 1 декабря 1865 г. поднес на высочайшее утверждение рисунок горельефа над воротами здания судебных установлений, изображающего суд Соломона, с надписью: «Правда и милость да царствуют в судах». Расширение деятельности суда и палаты, увеличение округа последней присоединением Витебской и Прибалтийских губерний вызвали многие внутренние переделки в этом здании, но общее расположение помещений осталось почти неизменным; лишь возле и в непосредственном сообщении с ним воздвиглось громадное здание дома предварительного заключения, да на пустынном внутреннем дворе вырос, насаженный по мысли прокурора палаты Э. Я. Фукса, тенистый сад…
Вообще во внутреннем виде московских и петербургских судебных установлений изменилось за последние 25 лет немногое. Лишь в московской круглой зале и в петербургской зале для публики из глубины полутемных ниш выделился, в своей величавой простоте, образ создателя нового суда, изваянный из мрамора, на средства тех, кому он указал новые пути для служения правосудию. И когда утихает трудовой и суетливый судебный день, здание суда пустеет, и замолкает, этот незабвенный образ еще сильнее выделяется своею белизною в надвигающемся мраке, подобно молчаливому стражу учреждений, созданных по его великодушному почину…
Таковы были, со своей внешней стороны, те новые меха, в которые должно было быть влито вино новое . С тех пор, как оно влито, прошло четверть века. Новое оказалось ныне испытанным и приспособленным к условиям жизни; теоретические положения воплотились в практические приемы, невольные ошибки и промахи — это брожение молодого вина — подверглись строгой и беспощадной критике. Для новых поколений суд перестал быть новым , и с представлением о нем не соединяется живого, пережитого воспоминания о других формах и способах отправления правосудия. Настает уже пора свести некоторые итоги и вдуматься в вопросы о том, какие части Судебных уставов оказались особенно жизнеспособными по прошествии 25 лет, в чем и как повлияли они на общественный быт и, наконец, какие типы судебных деятелей обрисовались и начали вырабатываться за это время?
Последний вопрос представляется особенно интересным. Судебные уставы давали общие условия деятельности обвинителей, защитников, судей и нотариусов; в статьях Уставов, как «сквозь магический кристалл», взгляд «еще неясно различал» будущие живые образы этих деятелей. Теперь эти образы окрепли и пустили корни в общем сознании. Что же, соответствуют ли они тому, что от них ожидалось составителями Уставов, что требовалось задачами судебного дела? Или же развитие этих образов, этих типов пошло по ложной линии, отклоняемое от прямого гармонического развития различными влияниями, подобно девиации стрелки компаса? Исследование этого вопроса должно быть довольно поучительно и весьма не бесполезно. Быть может, я представлю попытку такого исследования в недалеком будущем, но теперь позволю себе обратиться к первым дням осуществления судебной реформы.
То были радостные, полные жизни дни! Но радость эта была куплена ценою большого и тяжелого труда. С обнародованием, 20 ноября 1864 г., Судебных уставов замолкли на время возражения против начал, в них вложенных, и все стали ждать, что выйдет на практике и как сумеет справиться министерство юстиции с лежавшею на нем задачею. А задача была огромная и самая многосторонняя. Она требовала неустанной энергии и теплой, твердой веры в необходимость скорейшего и коренного обновления нашего судебного строя. Предстояло принять самые разнообразные меры, разрешить массу недоумений, согласить противоречия и практически осуществить реформу в великом и в малом. Приходилось одновременно заботиться о стульях и столах для новых судов — и о выборе тех, кто на них и за ними будет заседать; нужно было обратить внимание на отопление и вентиляцию — и в то же время выработать правила внутреннего делопроизводства. Все это было сопряжено притом с потерею времени и труда на «бесполезное трение», от которого не свободна ни одна машина, а бюрократическая и тем более. Судебная реформа рождалась на свет не сразу, как Минерва из головы Юпитера, а с болью и потугами. Она являлась как «insula in flumine nata» [74]римского права, и быстротекущая река общественной жизни, с ее разнообразными и противоречивыми интересами, подчас грозила размыть еще слабые берега этого островка, так что надо было торопиться их укрепить и засадить растительностью. Рядом с этим умирал старый судебный строй: закрывались управы благочиния, уездные, надворные и совестные суды, а также комиссии разных наименований, имевшие судебные атрибуты. Умиравший не оставлял по себе доброй памяти, но надо было, однако, соблюсти порядок и приличие — и похоронить его с честью, без непристойной суеты, но и без остатка…
Но особенно важною и трудною заботою министерства юстиции было избрание должностных лиц вновь открываемых судов. Нечего и говорить, в какой степени зависел успех нового дела от обдуманного выбора председателей, прокуроров и судей. «Судебные уставы изданы, — говорили искренние и притворные пессимисты, — все выходит очень хорошо и интересно на бумаге, но ведь людей нет и неоткуда их взять, не было для них ни школы, ни подготовки. О каких судебных прениях можно говорить, когда мы, сугубо промолчав многие годы, едва умеем лепетать? Это ведь не застольные речи, да и те у нас, по большей части, представляют несвязное и чувствительное под влиянием вина бормотание… А ведение дела со всеми сложными формами и обрядами, под угрозою какой-то загадочной кассации приговора? Где взять для них умелых, находчивых людей?» и т. д. и т. д. Зловещие предсказания Кассандры особенно усилились в последний год пред открытием судов. Наше излюбленное выражение, которым мы имеем привычку оправдывать всякие неудачи и подрывать всякие начинания: «людей нет», — было в особом ходу и относительно судебной реформы. Оно не могло не заставить призадуматься тех, на ком лежала обязанность позаботиться о «людях». Нужно было, в первые же месяцы открытия Московского и Петербургского судебных округов, назначить 8 сенаторов, 50 председателей и их товарищей, 144 члена судебных палат и окружных судов, 190 следователей и 120 чинов прокурорского надзора.