Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони

Кони Анатолий Федорович

Есть, затем, другое свойство женской природы — это ее духовное свойство, но, опять-таки, мне кажется, что ввиду последних выводов науки, последних слов физиологии и психологии пора бы признать глубокое значение и высокую правду слов Библии, говорящей: «И сотворил бог человека по образу своему: мужчину и женщину сотворил их», т. е. создал их равными. Кроме того,’ наша практическая жизнь показывает, что в самый короткий промежуток времени, несмотря на всякие препоны, сделала женщина в духовном отношении. Я уже называл разные имена и не буду их повторять, но позволю себе указать самые свежие данные: мы имеем прекрасное исследование о «Русской правде» Левашевой и в высшей степени интересный, богатый и огромный сборник исследований о расколе, сектантстве и старообрядчестве, составленный по личным наблюдениям Ясевич-Бородаевской; Киевский университет оставил двух женщин для занятий кафедр; Московская городская управа пригласила госпожу Измайловскую заведовать юридическим отделением. Разве все это не доказывает, что женщина может заниматься, по своим духовным качествам, юридическою деятельностью? Наконец, не забудем, что по сведениям, которые обнародованы недавно в газете «Новое время», во Франции работают в разных свободных профессиях и в числе чиновников 155 тыс. женщин. На население Франции это процент очень большой.

Обращаясь затем к специальным возражениям, я должен повторить то, что не раз позволял себе говорить с этой кафедры. Закон должен быть прямодушен, а мотивы закона ясны, нелицемерны и искренни. В мотивы закона не надо одновременно вводить противоречивые основания и этим составителю давать повод опровергать самого себя. Нам говорят: женщины будут иметь опасное и незримое влияние на судей. Господа, предполагать это можно только, потеряв всякое уважение к судебному ведомству. Я думаю, что сам глава судебного ведомства, который это говорил, откажется согласиться с тем, что можно огульно заподозрить

судей в том, что достаточно для них кокетства женщин, женских чар и нашептывания, чтобы решить дело неправильно. Такого рода возражения делались всегда; это своего рода esprit mal tourne, в болезненном движении которого почерпается основание для возражений против допущения женщин к деятельности. Когда великая княгиня Елена Павловна, по мысли Пирогова, предложила послать сестер милосердия в Севастополь, тогда самые грязные инсинуации, самые нечистые картины, самые постыдные предположения окружали ее, несмотря на ее высокое положение. Военное ведомство находило, что это вызовет отсутствие дисциплины в госпиталях, врачебное ведомство находило, что традиционный «фельдшер» гораздо лучше, чем сестра милосердия. Но император Николай 1 не внял этому, и мы знаем, как оправдалось это доверие. В настоящее время, кроме одной Крестовоздвиженской общины, основанной Еленой Павловной, мы имеем 57 общин с 2200 сестер милосердия. При этом я должен сказать, что возражения против допущения женщин в суд, которые касаются опасности и даже незримого влияния женщины— я не хочу думать, что тут имеется в виду влияние с заднего крыльца, которое если и может быть, то одинаково для мужчин и женщин, — основаны на картине, рисуемой воображением, но несогласной с действительностью. Ведь в сущности, когда в обществе, а может быть не просто в обществе, а даже в какой-нибудь иногда очень высокой коллегии говорится о женской адвокатуре, то слушатели рисуют себе зал суда, скамью подсудимых, красивую даму с розой в петлице, которая пылает негодованием, говорит красивые слова, то захлебывается от слез, то мечет громы и молнии и влияет всем этим на судей. На самом деле этого не будет. На даму эту наденут обыкновенный костюм, одинаковый для всех, вроде формы для почтовотелеграфных служащих или вроде фрака, а что касается до крайностей ее и личных каких-нибудь выходок, то ведь на это есть власть председателя, который всегда может поставить адвоката на надлежащее место. Наши председатели в этом отношении довольно энергичны. Женщина чаще всего будет совсем не здесь выступать, женщина будет выступать по гражданским делам. Старый гражданский судья, более четырех с половиной лет будучи председателем Судебной палаты по гражданскому ее департаменту и вместе с тем почетным мировым судьей столичного мирового съезда, я наблюдал за ведением дел присяжными поверенными и замечал, что, когда отыскивается убыток или ущерб, доказать право на этот убыток или ущерб присяжные поверенные отлично умеют, но когда спросишь, а какой же его размер , то оказывается, что эта мелкая работа, подсчет, вычет, сопоставление убытков, все это хозяйственное подведение итога им кажется мелочным и, вследствие своей невыясненности, обыкновенно должно быть предоставлено доказывать особой в порядке исполнительного производства. Вот именно устранением этого недостатка будет заниматься женщина. Как адвокат, она пойдет преимущественно на гражданские дела и в них будет вносить женскую внимательность, женскую способность различать мелочи и считаться с ними, чем брезгуют мужчины. Затем говорится, что надо пощадить женскую стыдливость. Вот тут и есть то лицемерие, о котором я позволил себе говорить. Женщина будет иметь опасное, незримое влияние на судей, это — сирена, соблазнительница Ева, которая ничем не будет брезгать, чтобы повлиять на судью. И тут же, рядом, говорят, что необходимо охранять ее стыдливость, поберечь ее нервы. Но надо же быть последовательным: если она соблазнительница, никакими приемами не брезгающая, то у нее стыдливости искать напрасно. Притом женщина, как адвокат, может являться защитницей по уголовному делу, где только и могут быть эти грязные подробности, или по назначению суда, или по выбору клиента. Относительно клиента она всегда имеет возможность не принять на себя его защиты, и, следовательно, вопрос о вынужденном оскорблении ее стыдливости падает. А относительно назначения судом, то я думаю, что председатель суда, который назначил бы женщину-адвоката защитницей по делу о мужеложстве, или о скотоложстве, или вообще о чем-либо подобном, был бы достоин дисциплинарного взыскания. Он не должен позволять себе назначать женщин на такие дела. Он обязан заботиться об ее стыдливости, а не закон. Вспомним, наконец, врачей. Разве им не приходится присутствовать при самых тяжких зрелищах, при операциях и т. д., при последних минутах злополучных самоубийц, при невыносимых физических мучениях больного, при терзаниях его близких, при их отчаянии, при их тщетной надежде? Однако же мы женщин от этого не ограждаем. Наконец, делается указание на то, что английские судьи находят, что присутствие женщин в их среде их стесняет. Удивляюсь на английских судей, я о них держусь более высокого мнения. Каким образом отправление правосудия может быть стесняемо присутствием женщин? Разве это происходит в компании кутящих мужчин, где говорят непечатные слова и рассказывают неприличные анекдоты, причем присутствие женщины, конечно, стесняет? Наконец, если публичность заседаний, где сидят женщины в публике, судей не стесняет, то почему же их стесняет то, что женщина является как адвокат. А затем, подымается вопрос о необходимости вообще охранения женской стыдливости. Я тоже стоял бы за это, но это не имеет ничего общего с женщинами-адвокатами. Охраняя женскую стыдливость в суде и не допуская для этого женщин в адвокатуру, вы, однако, ничего не мажете, господа, предпринять против того яда порнографии, который каждый день еще в очень недавнее время наша извращенная беллетристика разливала среди русских читателей и нашей женской молодежи. Вы ничего не в силах предпринять против кинематографов, которые показывают народу методологию и систематику убийств и других преступлений, показывая, например, как совершается ограбление почтовых отделений или бросание людей под поезд. Вы ничего не можете сделать против кинематографа, о котором еще сегодня напечатано, что там представляется картина, как женщина, возревновав сестру, желающую выйти замуж за любимого ею человека, подходит к ней и обливает ей лицо серной кислотой. Против этой и других подобных ей, развивающих кровожадные чувства или разжигающих похоть картин, свободно допускаемых с постыдным попустительством, вы ничего не можете сделать, а будете путем исключения женщин из адвокатуры ограждать их достоинство и стыдливость?! Мы читаем наряду с этим, — и это до сих пор не было опровергнуто, — что в городе Чистополе учебное начальство требует, чтобы учительница, при поступлении в школу, представляла, кроме свидетельства о благонадежности, свидетельство врача о том, что она физически невинна! После этого едва ли возможно говорить о необходимости защищать стыдливость в суде. Стоит представить себе — в уездном обществе— положение свидетельствуемой и репутацию той, которая в справедливом негодовании откажется от осмотра, рискуя потерять кусок хлеба… Вот где нужно защищать стыдливость!

Затем скажу несколько слов о том, что мне невольно напоминает митрополита Филарета. В журнале комиссии сказано: «Едва ли доступ женщин в адвокатуру будет плодотворен, едва ли частные ходатаи будут жить по селам, едва ли народ будет к ним относиться с доверием и вообще едва ли женщины будут достаточно годны для этой деятельности». Митрополиту Филарету раз представила консистория проект какого-то распоряжения, причем основания, по которым какую-то меру предлагали отменить, были редактированы так: «едва ли будет хорошо», «едва ли будет целесообразно». Мудрый московский владыка написал на полях слова: «Едва ли, едва ли и трижды едва ли, едва ли составляет какое-нибудь доказательство». Поэтому эти «едва ли» журнала нашей комиссии ничего не доказывают ни в ту, ни в другую сторону. Говорят, что народ не будет доверять женщинам-адвокатам. Но почему же мы это знаем? Разве мы испытали это на практике? Говорят, что народ к женщинам за юридическими советами не обращается. Но позвольте, как же обращаться к женщинам за юридическими советами, когда они сами ничего не знают, ничему упорно не были обучены в юридическом деле? Ведь народ обращается, например, к помещице, которой он доверяет, за всевозможными советами:: и как ребенка пеленать, и как его лечить, и что сделать против того или другого, а за юридическими советами обращаться он не может. Почему женщин не зовут свидетельствовать на завещаниях? Но это вина закона, закон не ясен, ведь до сих пор, я думаю, многие из нас не знают, могут ли женщины свидетельствовать на завещании или нет. В законе об этом ничего не сказано, и их не зовут, потому что думают: а вдруг окажется, что какой-нибудь нотариус не захочет составить такого завещания или суд откажет в утверждении потому, что этого в законе не сказано. И, действительно, в законе не сказано. Вспомните выражение Щедрина: «По естеству тебе есть хочется, а в регламенте этого не написано — ну и попался!» Могут сказать: в регламенте этого не написано, а завещание окажется недействительным. Вот почему женщин не зовут свидетельствовать на завещании. Господа, я вас очень утомил, прошу извинения, я кончаю. Я думаю, что женщина-адвокат внесет действительно некоторое повышение нравов в адвокатуру не в том смысле, чтобы она внесла высоконравственные принципы в адвокатскую среду: если, как настойчиво утверждают здесь, в адвокатской среде их нет, тогда и внести их женщина не сможет, но я думаю, что там, где они есть, она их своим присутствием поддержит и упрочит, ибо очень часто женщина укрепляет человека в хороших намерениях, а присутствие женщины связывает блудливый язык и сдерживает размах руки мужчинам. А кроме того, она внесет облагорожение и совсем в другие места. Мы знаем этих частных ходатаев, которые ютятся в низшего сорта трактирах, этих заугольных адвокатов — Winkeladvocaten. Женщина не будет сидеть в трактирах, не будет в закоулках писать полуграмотных прошений. Она явится с юридическим образованием, которого частные ходатаи не имеют, и эту ближайшую к народу адвокатуру подымет технически и морально. Вот почему я высказываюсь за проект Государственной думы и подам голос согласно с ним.

Примечание. По поводу моей ссылки на книгу Бытия, член Государственного совета протоиерей Буткевич почтил меня заявлением, что ссылка эта напоминает ему Ляпкина-Тяпкина, про которого городничий утверждал, что, когда он начнет говорить о сотворении мира, то просто волосы дыбом становятся, и выразил желание знать, в какой Библии я мог отыскать сведения о сотворении мужчины и женщины равными, когда даже в самом способе творения бог показал различие мужской и женской природы. Не могу не пожалеть о той поспешности, с которой, в своем развязном сравнении, почтенный оратор разделил взгляд Сквозника-Дмухаковского. Конечно, полезно помнить образы, созданные Гоголем, но следует быть знакомым и с другими великими русскими писателями, например с Достоевским, которого едва ли кто решится, по отношению к Священному писанию, упрекнуть в солидарности с судьей из «Ревизора». Вот что говорит Достоевский в своей «Записной книжке», как я однажды здесь уже указывал по другому вопросу: «Вся ошибка женского вопроса в том, что делят неделимое. Берут мужчину и женщину раздельно, тогда как это единый целостный организм: «мужа и жену — создал их». Человек есть единый организм, с детьми, с предками, с потомками, со всем человечеством. А законы пишутся, все разделяя и деля на составные элементы. Церковь не делит» _%

О ВРАЧЕБНОЙ ТАЙНЕ *

Врачебная деятельность в различных своих проявлениях не только дает возможность узнавать обстоятельства, составляющие личную или семейную тайну, но даже в некоторых случаях обусловливается раскрытием последней. Оглашение такой тайны, ввиду условий общежития, общественной нравственности, господствующих предрассудков и т. п., может сопровождаться самыми тяжелыми последствиями для тех, кто считает необходимым условием своего спокойствия ее соблюдение.

Французское, бельгийское, венгерское, голландское и германское Уголовные уложения устанавливают ответственность для врачей, хирургов, помощников их, аптекарей, повивальных бабок и других членов медицинского персонала за оглашение или открытие третьим лицам вверенной им или узнанной ими, по обязанностям их звания, тайны, когда закон или требование судебной власти не дает им на то права. Взыскания в этих случаях состоят из тюремного заключения и штрафа (до шести месяцев и до 500 франков или 1000 гульденов) или одного из этих наказаний (до трех месяцев тюрьмы или до 1500 марок — в Германии). В Италии упомянутые лица за нарушение обязательной тайны подвергаются тюремному заключению, или отобранию диплома, или отрешению от должности. В России до настоящего времени нет специальных постановлений о врачебной тайне. В Уложениях о наказаниях 1845 и 1857 гг. говорилось о виновном, распространяющем, не в виде клеветы, но, однако, с намерением оскорбить честь кого-либо или повредить ему, такое сведение, которое было ему сообщено по званию его или особой к нему доверенности, с обещанием хранить его в тайне. Но с изданием Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, в этом отношении действует 137 статья этого Устава, предусматривающая в крайне неопределенной редакции, разглашение, исключительно с оскорбительным намерением, сведений, сообщенных втайне. Поэтому нарушение врачебной тайны в ряде случаев, где отсутствует такое намерение, можно подводить под это карательное определение лишь по аналогии и притом с большими натяжками, опираясь на даваемое врачами при окончании курса так называемое факультетское обещание: «Помогая страждущим, свято хранить вверяемые семейные тайны и не употреблять во зло оказанного доверия».

Рассматривая это обещание ближе, надо признать, что оно налагает на врача не юридическую, а только нравственную обязанность и что оно очень неполно.

Так, в факультетском обещании говорится о вверенной семейной тайне . А если к врачу является одинокий человек? А если тайна не будет вверена, но открыта врачом? В обещании говорится о том, чтобы не употреблять во зло доверия. А если врач употребил доверие не во зло; если он огласил тайну не с преступной целью, не желая вредить, но просто по болтливости или даже с добрым намерением? Поэтому факультетское обещание не удовлетворяет главным требованиям от закона: точности и определенности — и далеко не предусматривает всех случаев возникновения и обнаружения тайны. В сущности оно даже и не устанавливает никакой особой профессиональной тайны, так как не употреблять во зло доверия и не нарушать вверяемых семейных тайн есть обязанность не врача, как такового, а всякого порядочного человека. Это обещание, кроме того, стоит как-то особняком, не будучи согласовано с однородными профессиональными положениями. Так, не существует никакого обещания сохранения тайны для фармацевтов и аптекарей, а между тем, несомненно, что очень часто рассказать, какой врач и какое лекарство прописывает известному больному, значит дать своего рода улику для достоверной догадки о болезни, а огласить совокупность таких лекарств, значит почти всегда доказать существование той или другой из обыкновенно скрываемых болезней. Точно так же не дают никакого обещания акушерки и повивальные бабки, и хотя ст. 173 Устава врачебного требует «наблюдать молчаливость по прибытии к родильнице, особливо в случаях, не терпящих оглашения», но разве только прибытием к родильнице исчерпываются многочисленные случаи, когда хранение тайны акушеркою равносильно хранению ее врачом?

Составители Устава о наказаниях подвели оглашение тайны под один уровень с посягательствами на честь, называемыми в делах печати диффамацией, состоящей в оглашении истинных фактов, но из интимной жизни, не подлежащей вторжению постороннего любопытства. Этот взгляд развит и Сенатом в деле Белозерова 1871 года. В одной из своих статей известный юрист В . Д. Спасович сказал, что при наказании за нарушение тайны защищается не честь, ибо то, что разглашается под видом тайны, не есть клевета, потому что разглашается не ложь, а истина, причем демаскируемый, являясь во всем нравственном безобразии, не может претендовать на защиту несуществующей чести. Поэтому он полагает, что такое преступление должно быть наказываемо как частная измена и предательство. С этим нельзя согласиться. Частная измена и предательство, за исключением государственной опасности, наказуемы лишь нравственно, а не уголовно. Здесь основание наказания лежит не в оскорблении чести и не в измене, а в нарушении личного спокойствия, семейного и общественного мира.

Проект нового Уложения, грозя арестом или пенею не свыше 500 руб. лицу, обязанному по своему званию хранить в тайне доверенное ему сведение и виновному в умышленном оглашении его без достойных уважения причин, если оглашенное сведение могло опозорить лицо, к которому оно относилось, предусматривает нарушение и врачебной тайны, хотя введение в текст статьи понятия об опозорении и неупоминание о неосторожном оглашении оставляет безнаказанными случаи, где сведения, явно опозоривающие, разглашены путем неосмотрительной болтовни; не принято во внимание и то, что сведения, например, о душевной или нервной болезни, половом бессилии или неспособности к зачатию, не представляя собою ничего опозоривающего, могут, однако, быть направлены прямо во вред лицу, к которому они относятся.

Вообще нельзя не признать, что статья проекта о наказании за разглашение тайн представляется далеко не полною. Проект Уложения имеет в виду, что разглашение тайны должно быть умышленное, а не умышленное считается не подлежащим наказанию. Тайну обязаны хранить лица известных званий и профессий; частные же лица юридически не обязаны хранить тайну, в этом отношении на них лежит лишь моральная обязанность. Составители нового Уложения не определяют, однако, какие именно занятия и профессии обязаны хранить тайну. Они не признают нужным определить и те случаи, когда должна существовать обязанность открывать тайну, находя, что все должно найти себе определение в специальных законах и уставах. Нельзя, поэтому, не пожелать некоторых поправок к проектированной статье. Так, кроме звания и занятия, необходимо еще указать и на должность. Полицейские чины, следователи, прокуроры и тому подобные лица могут быть свидетелями тайн и не должны быть освобождены от сохранения их. Сюда же следует отнести в некоторых случаях и педагогов, в особенности тех, которые занимаются исправлением порочных детей. Огласка некоторых порочных привычек юноши может ставить его в будущем в ложное положение и бросать неблагоприятный ретроспективный взгляд на семью, откуда он вышел.